Безотчётный, переставший поддаваться хоть какому-то контролю страх потерять за считанные мгновения разросся до немыслимых масштабов. Он уже её теряет – на бесконечные две недели порознь. На четырнадцать дней или триста тридцать шесть часов. Пару десятков тысяч минут. Двадцать тысяч сто шестьдесят, если быть точным, высчитывал уже месяц назад ровно. Кто сейчас предскажет последствия? Может быть, она так и не доверится ему, может, сама захочет всё прекратить. С людьми такое бывает, они рвут, сам видел. Сам рвал, осознанно или нет избегая сближения и неизбежной боли. И тогда…
Нет, её он не отпустит, не даст ей повода. Все, что у него есть, ей отдаст. Ей не придется сожалеть ни о чём, так или иначе с ним связанным. Пусть возвращается, он поднимет вопрос о том, чтобы съехаться. Рано, ну и чёрт бы с ним. Не рано, двадцать два года друг на друга смотрят. От набирающего силу, тревожного набата, казалось, вот-вот треснет череп, но что-то в нём продолжало сопротивляться, упорно отказываясь оправдываться за совершенные поступки. Он вообще терпеть не мог оправдываться перед кем бы то ни было за что бы то ни было.
— Это в прошлом, — процедил Егор мрачно, внимательно наблюдая за Улиной реакцией. Красноречивой, пусть Ульяна и попыталась её скрыть. Уголки губ нервно дёрнулись в подобие улыбки, но вышла она вымученной; взгляд метнулся в сторону окна и лишь затем вернулся к нему. Три – четыре секунды. За которые всё внутри успело затянуться непроглядными черными тучами: теперь там угрожающе грохотали раскаты приближающейся грозы, полыхали первые зарницы, а личное небо готово было прорваться ледяным ливнем.
— Я знаю, — справившись с мимикой, выдохнула Уля. Да уж, если нужно, она удержит лицо и эмоции, и сколько уже, выходит, раз обвела его вокруг пальца этим талантом. Но прямо сейчас сквозь ресницы просвечивал страх.
«Сомневаешься…»
— Она вышла отсюда через несколько минут, — твёрдо произнес Егор.
— Я знаю.
Натянутая улыбка стала походить на чуть более естественную.
Знает. И это тоже в глазах читается. Видимо, осталась там, на лавке. Видимо, именно это его в результате и спасло. Стало немного спокойнее. Душа рвалась сообщить что-то важное поверх уже сказанного, чувствовала потребность попытаться собственные чувства объяснить, найти им словесное выражение, но язык не слушался, зубы упрямо сжались, а губы склеились. Привычка прятать собственные слабости, стирая эмоции с лица и засовывая в угол потемнее, играли с ним злую шутку. На фоне происходящего сейчас поступок Дрона стал казаться просто не стоящей внимания фигней. Хер бы с ним.
Реально. Хер. Бы. С ним. Вот что главное – прямо перед ним сидит. Анька накануне на саундчеке все уши ему насчет Ульяны прожужжала. Такой фонтан переживаний выдала, он аж слегка обалдел от напора. Больше всего Самойлова вчера походила на мать, которая за десять минут до входа в зал ЗАГСа произносит напутственное слово своему сыну-обалдую. Береги, не упусти, в болезни и здравии и вот это вот всё. А то он сам не знает. Но как же сложно открыть рот и сказать!
— Хорошо, — кивнул Егор, обнимая Ульяну и притягивая к себе. — Так и что там дальше? С Новицкой?
— Если в двух словах, она рада, как всё сложилось, — голос звучал ровно. Руки крепко обвились вокруг торса, голова легла на грудь, от макушки еле уловимо пахло уже привычной корицей, и сердце чуть успокоилось. — Андрей скоро приедет, она в гости нас зовет. Я ответила, что передам тебе приглашение, но ничего не обещала. Вот, передаю. Что скажешь?
В гости? Гости в его планы не входили. Но в Улиных интонациях уши уловили нотки надежды, а перспектива встречи с Андреем так и не подняла внутри прежней протестной волны. Даже близко нет к тем ощущениям, что совсем недавно его топили. Тьма отступала.
— А собираться ты когда будешь? — хмыкнув, уточнил Егор.
— Ночью. Что там собирать? — удивлённо вопросила Уля. — Полчаса на все про всё. Если не хочешь, не пойдём. Или, может, у тебя свои дела есть.
«Нет…»
— Нет, почему? Пошли. Если хочешь.
Ульяна встрепенулась:
— Тогда я ей напишу?
— Угу…
Проворно достав из кармана телефон, Уля открыла мессенджер. Это оказалось выше его сил: не удержавшись, Егор скосил глаза на экран. Увидел себя: всё-таки переименовала. Новицкая у неё значилась «Юлёк». Мама. Отец. Все четверо в закрепе{?}[чаты, закрепленные в верхней части экрана]. И всё, никаких тебе подозрительных контактов. Взгляд выхватил каналы о книгах, рисовании и гитаре. Да уж, разносторонняя личность, ничего не скажешь. Вот уже мелькнула мысль, что можно попытаться заинтересовать Ульяну и фотографией: фоторепортаж с поездки на парапланы вышел у неё очень неплохо. Наверняка ей понравится.
Спустя секунды Уля поменяла положение: голова с груди переместилась на колени, и копна шелковистых блестящих локонов разметалась по дивану и ногам. С такого ракурса отбрасывающие тень густые ресницы казались особенно длинными. Подушечки бессознательно устремившихся в волосы пальцев в очередной раз ощутили их мягкость. Корж покончил с инспекцией квартиры, бросил на них ленивый, лишённый всякого интереса взгляд, мяукнул и – хвост трубой – прошествовал на кухню проверить миску. Увы, там пусто: кошачьи сухари вновь закончились, потому что кое-кто жрёт, как не в себя, а новые Егор не купил. Ощущение домашнего уюта расползалось по клеточкам тела, заполняя каждую, и совсем не хотелось шевелиться. Уля записала Новицкой аудио, всего два слова: «Придём! Жди!». Но от радостных мажорных ноток, в них сквозящих, стало совсем хорошо.
Еще спустя полминуты она развернула на весь экран его аватар:
— Знаешь, вот этот котёнок на твоей аве, отправляющий собеседника на три буквы, сразу мне мозг взорвал, — протянула Ульяна задумчиво, вскидывая ясные глаза. — И цеплял потом постоянно. Я всё думала, что же там за человек по ту сторону такой. Внешне милый и пушистый, хочется потискать, но… Похоже, что это просто обёртка, фантик… Теперь понятно. Идеальный выбор.
В ответ Егор лишь фыркнул и одним уголком рта усмехнулся: сказать ему было нечего. Этот мем он использовал уже неизвестно сколько лет и менять не собирался. Лучше сразу ставить людей в известность о том, с кем именно они связались. Чтобы потом без обид.
— Я буду скучать… — немного помолчав, выдохнула Уля.
«… … …»
Кажется, кого-то сейчас разорвет. Его. Из последних сил он пытался противостоять.
— Время быстро пролетит.
Быстро.
…Враки. Самообман. Оно будет ползти, как к живительной воде ползёт раненая черепаха. Лишь бы доползла.
Пальцы бессознательно перебирали пряди. В синих озёрах хотелось утонуть. В детстве у них была такая игра: кто кого пересмотрит. Кто первым моргнёт или отведёт взгляд. Он всегда ей проигрывал. Но сейчас… Сейчас не проиграет. Сейчас он в них захлебнётся и не будет пытаться спастись. В эти минуты в них отражается задумчивая осень, но бывает там и беспечное лето, и животворная весна, а иногда и вьюжная зима. В них пугающая глубина Марианской впадины. В них он видит свое отражение. Они гипнотизируют, манят, затягивают глубже и глубже. Васильковые. Чёткая тёмно-синяя окантовка вечернего неба контрастирует с ярко-голубым дневным, по радужке разбросаны редкие вкрапления цвета подступающей ночи. Мягкие волны оттенка выгоревшего на солнце мха обрамляют чуть расширившиеся зрачки. Мир схлопнулся до размера двух маленьких вселенных. Там, в них, бездна. Нет дна. Зачем ему дно? Он готов вечность туда падать…
И падает.
Он падает.
***
Интересный и очень-очень странный опыт, пожалуй, даже первый в своем роде. Егор не уверен, что хочет повторять, равно как и не уверен, что не хочет. Он не понял, что думает по этому поводу.
— Больше чем на два часа задерживаться не будем, — стоя перед дверью квартиры Новицкой и уверенно вдавливая кнопку звонка, негромко сообщила Ульяна. — А то я точно ничего не успею.
— Угу.
Нахмурился. Понимание, что, по сути, у них осталось несколько часов вместе, потому что время на сборы тоже требуется, ввергало в состояние, похожее на бессильное отчаяние. Никак не хотел он смиряться с реальностью. Уля вдруг резко обернулась, и он ясно увидел тревогу в её округлившихся глазах.
