романсов и доктором классической филологии? Но для привилегированных кругов, напуганных революцией, тот и другой символизировали собой старое время, старую, привычную для них жизнь. Им приятно было слушать Вертинского, оплакивавшего с неподражаемым надрывом в своих интимных песенках «милое» прошлое, воздыхавшего с такой пленительной грустью о далеких экзотических странах, о томных женщинах, воспетых в одном из самых модных тогда романсов:
Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?
Декламируя с пафосом стихи древнегреческих поэтов, Эристави, как и Вертинский, уводил своих друзей от суровой действительности в далекие древние времена.
Особым успехом пользовался Эристави у женщин. Нравился он и Нино Макашвили. Встречаясь у Макашвили с Эристави, Платон Могвеладзе, всегда любивший прихвастнуть знанием греческой философии и литературы, теперь совершенно стушевался перед блистательным ученым. Опасаясь попасть в неловкое положение, Платон в присутствии Эристави предпочитал хранить молчание. Зависть его вызывало и незаурядное поэтическое дарование профессора, являвшегося автором переведенного на русский язык солидного сборника стихотворений греческих поэтов.
Не мог не позавидовать Платон и аристократической внешности профессора, его изысканным манерам, умению произносить лаконичные выразительные тосты.
Однажды, обедая у Макашвили, Эристави провозгласил тост за Нино. Он поднял своими длинными, красивыми пальцами хрустальный бокал и, бросив на девушку орлиный взгляд, с мягкой, теплой улыбкой прочел нараспев стихи Сафо:
В эти дни ты плела венки
Из фиалок и роз для себя и меня
И гирляндой чудесных цветов
Обвивала красивую шейку свою.
Нино таяла от удовольствия и горделиво мечтала: «Вот если бы Корнелий видел, как знаменитый ученый и поэт читает в мою честь стихи Сафо и Алкея».
3
Корнелий давно уже не бывал в доме Макашвили и поэтому, конечно, не мог видеть, как известный профессор читает стихи в честь очаровательной дочери гостеприимного хозяина. Платон продолжал посещать семью Макашвили, но в присутствии Эристави держал себя, как мы уже сказали, намного скромнее, чем прежде. Только однажды он решился ознакомить самих Макашвили и их гостей с новым своим стихотворением «Дионис», написанным на грузинском языке. Но стихотворение это, на котором лежала ясная печать влияния русского поэта-декадента Вячеслава Иванова, не понравилось Эристави.
В то время в семью Макашвили был вхож молодой поэт, студент Иорам Минашвили, пользовавшийся большим успехом у истеричных курсисток и золотушных любителей изящной словесности. Каждое чтение им своих стихотворений они отмечали шумными овациями, восторженными выкриками. Поэт так расхрабрился, что однажды решился прочесть несколько своих стихотворений в присутствии Эристави.
Когда Минашвили читал стихи, он становился похожим на одержимого. Своей маленькой, смешной головой, державшейся на тонкой, как карандаш, шее, он вертел так, словно у него не было шейных позвонков. В эти минуты он напоминал резвую, вертлявую птичку, поминутно вздрагивал, жестикулировал, впадал в транс. Казалось, он весь находился во власти создаваемых им рифм, образов, эпитетов. Но это было тем более непонятно, что рифмы и образы эти он попросту заимствовал у известных поэтов или из народной поэзии. Это был имитатор чистейшей воды, и Рафаэл Ахвледиани справедливо называл его «воришкой» и «мелким бесенком». Возможно, впрочем, что Ахвледиани завидовал декламаторскому таланту Минашвили и его популярности среди некоторых любителей поэзии.
Успех Иораму Минашвили обеспечивала и его внешность. Тщедушному юноше с болезненным лицом, безумными глазами аплодировали зачастую из жалости. Но Эристави стихи поэта, только еще входившего в литературу, определенно нравились, что, кстати сказать, немало озадачивало Платона. Он недоумевал, как это писание не разбирающегося в поэзии юнца могло вызвать похвалу такого умного и тонкого ценителя искусства, как Эристави. «Минашвили, — говорил среди своих друзей Платон, — похож на ребенка или на дикаря: он увлекается крикливыми словами, словно блестящими погремушками, обильно украшает стихи надуманными эпитетами, метафорами, рифмами, как дикарь украшает свое тело и свой наряд татуировкой, цветистыми камешками, стекляшками, костями животных, перьями птиц». И Платон начал уже сомневаться в непогрешимости эстетических вкусов профессора. Однако он не учитывал одного: Эристави, несомненно, разбирался в поэзии намного лучше Платона. Он интересовался поэзией и изучал ее на протяжении многих лет, следил он и сейчас за ее развитием. Подобно многим ученым, питавшим уважение к поэзии, он считал ее отраслью философии.
Несколько иначе Эристави стал относиться к поэтам в последние годы. Устав от политических событий, он готов был поощрять и хвалить каждого из них, если только они уводили его от наскучившей ему действительности. В стихах Минашвили эта тема отсутствовала, его стихи не утомляли профессора идейностью, глубиной мышления. И, конечно, только за это он хвалил лишенные какого-либо философского смысла стихи молодого поэта.
В шестьдесят лет Эристави сам, как мы уже сказали, стал поэтом. Было в этом аристократе нечто схожее с Дон Кихотом, когда он, худой, высокий, с наигранным волнением, нараспев читал свои стихи, погружаясь в «блаженное небытие», уходя от земных забот и треволнений. Он утверждал, что «одно хорошее стихотворение может принести миру больше благ, чем все шедевры металлургии».
Эристави сознавал, что старое гибнет безвозвратно, что вместе с гибелью старого мира гибнет под его обломками и старая цивилизация. Все это профессор наблюдал в России. И теперь, когда все явственнее слышались грозные раскаты социалистической революции, он искал отдохновения в учении Эпикура, в поэзии греческих лириков и даже в стихах Минашвили, чтобы хоть на миг забыть о неизбежной гибели всего, что было близко и дорого его сердцу.
4
Нино поступила на медицинский факультет. Вместе с тем она аккуратно посещала лекции Эристави. Это было неприятно Корнелию — встречаться с Нино ему не хотелось: он заходил в аудиторию первым, раскрывал книгу и сидел над ней, не поднимая глаз, до тех пор пока не входил профессор.
Эристави с улыбкой оглядывал переполненную аудиторию. Среди слушателей было много интересных девушек, и потому он читал лекции с особенным воодушевлением. Корнелий, изучавший до того греческую литературу самостоятельно, заметил, что профессор, сообразуясь, очевидно, с уровнем знаний своих слушателей, читал лекции не по полной программе Петроградского университета, а по сокращенному, элементарному курсу. Греческая лирика была прочитана им в течение первого семестра. Перейдя к драме, он живо и увлекательно рассказал биографию Эсхила. Говорил о мудром поэте, жреце и храбром воине, прославившемся не только своей несравненной трагедией «Прометей», но и отвагой в войне с длинноволосыми индийцами.
Корнелий конспектировал лекции. Но по временам, весь захваченный тем, что говорил профессор, не отрываясь смотрел на него. Эристави видел это и, казалось, читал лекции только для него одного. Так бывало почти всегда, и остальные слушатели стали с завистью поглядывать на
