– Боже Всемилостивый! – кричал Карпентер. – Это же вылитый Святой Петр, что в Ватикане! Это римская церковь! – И он, объятый ужасом, выбежал из мастерской.
– Очертания не влияют на вероисповедание, – утешал его часом позже Мередит, когда устрашенный резчик явился к нему. – Католики служат в церквях самой разнообразной формы. А Рен – сын англиканского священника, – добавил он для бодрости. – Он никакой не папист. – Однако видел, что не убедил Обиджойфула.
– Рен, может быть, и таков! – воскликнул тот. – А как насчет короля?
«С королем не так просто», – подумал Мередит.
Когда Карл II восстановил монархию, все казалось понятным и очевидным. Церковь будет англиканской – Церковью его отца и деда, компромиссом доброй королевы Бесс. Пусть пуританам это не нравилось, но папство, по крайней мере, было запрещено. К добру или худу, так оно и осталось.
Или нет? Двор Стюартов всегда заигрывал с католичеством, но пребывание в изгнании при Содружестве эти симпатии укрепило. И жена короля была католичкой, как и сестра во Франции, а также многие друзья. Да, Карл II достойно играл англиканскую роль. И все-таки с годами стало казаться, что он слишком дружен со своим родственником Людовиком XIV, самым верным католиком из всех французских королей. Когда они недавно объединились для сокрушения протестантов-голландцев Вильгельма Оранского, торговых конкурентов Англии, английский парламент забеспокоился.
«Ослабить голландцев – да. Ведь они наши соперники. Но незачем их истреблять, ибо они нам братья, протестанты. Нам же не нужно, чтобы все супротивное побережье досталось католикам?» Дружба Карла и Людовика продолжалась, и парламент начал недоумевать. Чтобы увериться в обоснованности подозрений, парламентарии вдруг выставили королю новое требование. Акт о присяге – Тест-акт – 1673 года гласил, что все государственные служащие должны не только принадлежать к Англиканской церкви, но и отвергнуть под присягой чудодейственность римско-католической мессы. На это не мог пойти ни один сознательный католик. Они ждали, что будет дальше. И через два месяца в отставку, будучи в чине лорд-адмирала, подал родной брат короля герцог Йоркский. Он оказался тайным католиком.
Яков был человек утонченный, совестливый. Он редко кому не нравился; большинство помнило его роль в ликвидации Великого пожара. Все сошлись на том, что король поступил по чести, но шок оказался тяжелым. Карл II, насколько было известно, обзавелся бастардами в количестве штук тринадцати, но из законнорожденных детей не выжил никто. Поэтому следующим в очереди мог стать Яков. Карл, слава богу, пребывал в отменном здоровье. Брата он мог и пережить. Две же дочери Якова были объявлены протестантками. Кризис не грозил. Роялисты вроде сэра Джулиуса Дукета без устали заверяли всех и каждого, что король честен и Англиканская церковь находится в безопасности.
– Но так ли это? – допытывался теперь у Мередита Обиджойфул.
– Так, ручаюсь вам, – ответил священник.
Печально, с сомнением в сердце, Обиджойфул вернулся к трудам. Он не однажды просил Гиббонса о другом деле, но его работа была слишком хороша, чтобы ею пожертвовать. Обиджойфул медленно вырезал вокруг огромного купола колонны и капители; скорбно нанес последние штрихи от лестницы до пика; грустно наблюдал, как младшие работники и подмастерья полировали большущий деревянный макет, пока тот не засиял бронзовым блеском.
– Это произведение искусства, – восхитился Мередит, когда ему показали.
Карпентер вскорости с радостью погрузился в другую работу и постарался выкинуть макет из головы.
Несколько дней назад Мередит встретился ему на Чипсайде и несказанно удивил приглашением.
– Идемте. Хочу вас порадовать.
Миновав участок, где предстояло вырасти собору Святого Павла, священник привел его в чертежное бюро по соседству, где показал большой настенный лист с эскизом здания.
– Ваш грандиозный макет отвергли, – объяснил он. – Церковным властям тоже не понравился папистский купол. Поэтому одобрили сей вариант.
Обиджойфул всмотрелся. Рисунки были замечательны. Фрагменты классического строения сохранились, но вытянулись, стали больше похожи на обычную церковь. Купол над перекрестием пропал. Вместо него на той же основе высился шпиль – классический, но явственно напоминавший тот, что украшал былое здание. Конструкция, приходилось признать, получилась не очень приглядная – не уровня Рена, зато она удовлетворяла главному требованию.
– Как видите, никакого купола, – подтвердил Мередит. – Строительство начнется немедленно.
И вот он стоял с Гринлингом Гиббонсом и прочими бригадирами Рена, готовый к импровизированной церемонии – не официальному мероприятию для высоких городских чинов, а скромному, типичному для великого архитектора собранию, созванному наскоро для обычных рабочих. Ничего особенного не предвиделось. Все, кроме Обиджойфула, находились в приподнятом настроении. Он же до того насупился, что даже не сразу заметил, что остальные глядят на него и потешаются.
Кристофер Рен решил, что ему нужен камень для отметки центрального участка новой церкви, и попросил кого-то принести его из церковного дворика. Каменщик уже трогался с места, когда взгляд великого человека пал на Карпентера и Рен вспомнил его необычное имя.
– Обиджойфул! – воскликнул он. – Идеальное имя для такой миссии! Ступайте же с этим малым, Обиджойфул, и найдите мне камень.
Компания бесхитростно и добродушно рассмеялась.
Но для Карпентера в этом смехе звучала насмешка. Смеялись не над именем, а над его глупостью. Значит, тайна известна всем? Вряд ли. Но Рен, его начальник Гиббонс и, несомненно, многие другие были в сговоре и гоготали, полагая, будто он ни о чем не догадывается. Он проклял их вместе с их предложением.
Вдвоем с каменщиком он несколько минут поискал во дворе. Решив, что задерживаться не след, они наконец выбрали плоский камень, явно отломанный от могильной плиты. На ней было написано слово. Каменщик не умел читать. Обиджойфул медленно сложил буквы, но понимания не достиг.
– Сойдет, – пожал он плечами.
Притащив камень, они были сбиты с толку, когда Рен, взглянув, в восторге зааплодировал.
– Обиджойфул, вы чудо! – воскликнул он. – Известно ли вам, что здесь начертано? – И он велел им перевернуть камень, чтобы всем стало видно латинское слово «RESURGAM». – «Воскресну» – вот что это значит! – объяснил Рен и просиял: – Воистину перст судьбы!
Они уложили камень лицевой стороной кверху в центре огромной площадки – церковного пола.
Но Обиджойфул даже не улыбнулся. Он испытывал лишь унижение, так как отлично знал, что́ воскреснет над этим проклятым камнем. Его осенило в тот же день, когда Мередит показал ему эскизы, а глядя на ликовавшего Рена, он уверился. Великому архитектору было немыслимо построить уродство, которое он видел в бюро. А потому напрашивался только один ответ. Эскизы были фальшивкой, призванной успокаивать людей, пока Рен тянул время. Он собирался воздвигнуть папистский собор с папистским куполом. Он выглядит как англиканец, думал Обиджойфул. Он называет себя франкмасоном, однако на поверку – лживый иезуит.
И потому Обиджойфул хотя и стыдился себя и всяко был обречен проклятию, но тайно поклялся: «Если он выстроит купол, я откажусь от этой церкви, пусть даже Гиббонс меня выгонит». Он вызнал тайное зло собора Святого Павла, но мог, по крайней мере однажды, настоять на своем.
1679 год
Событие, которое в итоге убедило сэра Джулиуса Дукета в несостоятельности проклятия Джейн Уилер, пришлось на июль 1679 года.
Его экипаж погромыхивал, катя с Пэлл-Мэлл, а Джулиус волновался, как мальчишка, несмотря на свои семьдесят шесть лет. Кто мог рассчитывать в его годы на такую честь? Он был до того доволен, что не только заказал портному новый наряд, но и произвел еще одну разительную перемену во внешности: сэр Джулиус Дукет надел большой серый парик.
Эта мода, как и многие поветрия, пришла от двора могущественного короля французского Людовика XIV. Король Карл ввел ее в Уайтхолле сразу после пожара, и хотя человеку в летах сэра Джулиуса было простительно явиться ко двору без парика, сегодня сэр Джулиус предпочел держать фасон. Парик его не был и заурядной вещицей. Тугие кудри, воссоздававшие длинную прическу кавалеров, покрывали не только голову, но и плечи. Парик стоил дорого; довольно странно, но в той или иной форме он свыше столетия был важным аксессуаром высшего класса, а в английском суде продержался еще дольше.
Не только это новшество заставило сэра Джулиуса ощутить себя моложе – весь окружавший его пейзаж сулил бурную новую жизнь. В придачу к нарождавшемуся новому Сити с каждым годом росло строительство по соседству с Уайтхоллом. На севере разбили классическую площадь Лестер-сквер. На западе, вдоль северной границы Сент-Джеймс-парка, бывшая тенистая аллея Пэлл-Мэлл недавно превратилась в длинную улицу с красивыми особняками. Там жили джентри, аристократы и даже актриса Нелл Гвин, нынешняя любовница короля. Выше почти достроили Сент-Джеймс-стрит, Джермин-стрит и величавую площадь Сент-Джеймс-сквер. Это был Уэст-Энд, новый аристократический квартал. По сравнению с его широкими, прямыми проездами и открытыми базарными площадями даже романизированный Сити казался тесным. Для сэра Джулиуса расцвет Лондона означал и расцвет личного состояния. Он получил грант на застройку нескольких улиц в старых охотничьих угодьях выше Лестер-сквер, сохранивших общее название Сохо – древний охотничий клич. Прибыль была колоссальной.
