вам об этом лучше, чем я. Она живет в Лозанне, поступила к Рэвенскрофтам через полтора-два года после моего отъезда и пробыла с ними несколько лет. Кажется, когда Селия поехала учиться за границу, она вернулась к ним в качестве компаньонки леди Рэвенскрофт.
— Я собираюсь повидаться с ней, — кивнул Пуаро. — У меня есть ее адрес.
— Мадемуазель Моура известно о Рэвенскрофтах куда больше, чем мне, и она очаровательная и толковая женщина. Думаю, ей известно, что привело к этой ужасной трагедии, но она очень сдержанная и никогда ничего мне не рассказывала. Не знаю, расскажет ли она что-нибудь вам. Может быть, да, а может быть, и нет.
Несколько секунд Пуаро молча разглядывал мадемуазель Моура. Она произвела на него не меньшее впечатление, чем мадемуазель Руссель, хотя была моложе ее как минимум лет на десять. Это была оживленная, все еще привлекательная женщина с добрыми глазами, внимательно рассматривающими собеседника.
— Я Эркюль Пуаро, мадемуазель.
— Знаю. Я ожидала вас сегодня или завтра.
— Значит, вы получили мое письмо?
— Нет. Наша почта всегда немного медлительна. Я получила письмо от кое-кого еще.
— От Селии Рэвенскрофт?
— Нет, но от очень близкого ей молодого человека по имени Дезмонд Бертон-Кокс. Он подготовил меня к вашему визиту.
— А, понимаю. Дезмонд — смышленый юноша и не тратит время зря. Он очень настаивал, чтобы я повидался с вами.
— Так я и подумала. У них с Селией какие-то неприятности. Они считают, что вы в состоянии им помочь?
— Да, и что вы в состоянии помочь мне.
— Они любят друг друга и хотят пожениться.
— Да, но на их пути возникли препятствия.
— Полагаю, благодаря матери Дезмонда. Он дал мне это понять.
— В жизни Селии есть кое-что, вызывающее у матери Дезмонда предубеждение против его раннего брака с этой девушкой.
— Из-за той трагедии?
— Да. Мать Дезмонда обратилась к крестной Селии с просьбой выяснить у нее точные обстоятельства, при которых произошло самоубийство.
— В этом нет никакого смысла, — сказала мадемуазель Моура. — Пожалуйста, садитесь. Думаю, нам предстоит долгий разговор. Да, Селия не могла сообщить своей крестной — миссис Ариадне Оливер, писательнице, не так ли? — никаких сведений, потому что она сама ничего не знает.
— Ее не было дома во время трагедии и никто ничего ей не рассказывал?
— Совершенно верно. Это сочли неразумным.
— А вы одобряете это решение или нет?
— Трудно сказать. Я не была в этом уверена долгие годы, прошедшие с тех пор. Насколько я знаю, Селия никогда не интересовалась, как и почему это произошло. Она воспринимала случившееся как автомобильную или авиационную катастрофу и провела много времени в пансионе за границей.
— Думаю, пансионом руководили вы, мадемуазель Моура.
— Это правда. Недавно я ушла с работы, уступив должность моей коллеге. Селию прислали ко мне с просьбой подыскать ей хорошее место для продолжения образования. Многих девочек посылают в Швейцарию с такой целью. Я могла рекомендовать ей несколько мест, но предпочла взять ее к себе.
— И Селия ни о чем вас не спрашивала?
— Нет. Понимаете, это было еще до трагедии.
— Прошу прощения?
— Селия прибыла сюда за несколько недель до самоубийства родителей. Меня тогда здесь не было — я все еще жила у генерала и леди Рэвенскрофт, являясь скорее ее компаньонкой, чем гувернанткой Селии, которая тогда еще училась в школе. Но внезапно было решено, что Селия поедет в Швейцарию и продолжит обучение там.
— Леди Рэвенскрофт неважно себя чувствовала?
— Да. Ничего серьезного, хотя одно время она этого опасалась. Она страдала от шока и нервного напряжения.
— И вы остались с ней?
— Сестра, с которой я жила в Лозанне, приняла Селию и устроила ее в учебное заведение, предназначенное всего для пятнадцати-шестнадцати девочек, чтобы она там приступила к занятиям в ожидании моего приезда. Я вернулась через три или четыре недели.
— Но вы были в «Оверклиффе», когда произошла трагедия?
— Да, была. Генерал и леди Рэвенскрофт, как обычно, отправились на прогулку. Они ушли и не вернулись. Их обнаружили застреленными; оружие лежало рядом. Это был револьвер генерала Рэвенскрофта, который всегда хранился в ящике стола в его кабинете. На нем были слегка стертые отпечатки пальцев их обоих. Ничто не указывало на то, кто держал револьвер последним. Наиболее очевидным объяснением казалось двойное самоубийство.
— И у вас не было причин в этом сомневаться?
— Насколько я знаю, их не было у полиции.
— Хм, — произнес Пуаро.
— Прошу прощения?
— Нет, ничего. Просто я кое о чем подумал.
Пуаро посмотрел на мадемуазель Моура. Каштановые волосы, почти не тронутые сединой, плотно сжатые губы, серые глаза, лицо, на котором не отражалось никаких эмоций… Она полностью контролировала себя.
— Значит, вы больше ничего не можете мне сообщить?
— Боюсь, что не могу. Это произошло так давно.
— Однако вы достаточно хорошо помните то время.
— Такую печальную историю забыть нелегко.
— И вы согласны, что Селии не следовало рассказывать о том, что привело к трагедии?
— Я уже говорила, что не имею никаких дополнительных сведений.
— Но вы ведь прожили в «Оверклиффе» некоторое время перед случившимся — четыре или пять недель; возможно, шесть.
— Даже еще дольше. Раньше я была гувернанткой Селии, а когда она уехала в школу, то вернулась ухаживать за леди Рэвенскрофт.
— Сестра леди Рэвенскрофт также жила с ней примерно в то же время, не так ли?
— Да. До этого она находилась в лечебнице, но ей стало значительно лучше, и врачи решили, что она может вести нормальную жизнь в домашней обстановке со своими родственниками. Так как Селия уехала в школу, леди Рэвенскрофт сочла это время подходящим, чтобы пригласить сестру к себе.
— Сестры любили друг друга?
— Трудно сказать, — ответила мадемуазель Моура, слегка сдвинув брови, словно вопрос Пуаро пробудил в ней интерес. — Меня это тоже интересовало и тогда и потом. Между ними существовали достаточно крепкие родственные узы — во многом они очень походили друг на друга, но не во всем.
— Я хотел бы знать, что именно вы под этим подразумеваете.
— О, это не имеет отношения к трагедии. Просто мог существовать определенный физический или душевный изъян… это можно называть как угодно — в наши дни некоторые поддерживают теорию, что у психических расстройств всегда есть физическая причина. Кажется, медицина признает, что идентичные близнецы от рождения обладают глубокой внутренней связью друг с другом и крайне схожими характерами, поэтому, даже если они растут в различной обстановке, с ними происходит практически одно и то же приблизительно в один и тот же период. Они имеют одинаковые склонности. Некоторые примеры просто поразительны. Две сестры, живущие
