знаком («картиной»):
Предложение повествует о некоей ситуации; следовательно, оно должно быть существенно связано с этой ситуацией. И эта связь состоит как раз в том, что оно является ее логической картиной […]. Предложение может быть картиной ситуации, лишь поскольку оно логически структурировано[57].
Теории двойного означивания, языковых игр и предложения-картины относятся к прагматике языкового знака, описывают его отношения с участниками коммуникации. Еще одним, также философским подходом к проблеме языковой прагматики была теория диалогического высказывания, созданная в 1920–1950-х годах Михаилом Бахтиным (некоторые его идеи излагались в работах, опубликованных под именем его друга Валентина Волошинова). Высказывание, согласно этой теории, есть завершенная, целостная единица речевого общения, определяемая его включенностью в диалог, подразумеваемым знанием собеседников и их реакциями:
Жизненный смысл и значение высказывания […] не совпадают с чисто словесным составом высказывания. Сказанные слова пропитаны подразумеваемым и несказанным. То, что называется «пониманием» и «оценкой» высказывания (согласие или несогласие), всегда захватывает вместе со словом и внесловесную жизненную ситуацию[58].
Первый и важнейший критерий завершенности высказывания – это возможность ответить на него, точнее и шире – занять в отношении его ответную позицию (например, выполнить приказание)[59].
Хотя, вообще говоря, все знаковые сообщения предназначены какими-то отправителями каким-то получателям, но в некоторых сложных знаковых системах, таких как естественный язык, эти сообщения развиваются в личностно определенные высказывания, предполагающие не только практическую реакцию («выполнить приказание»), для чего может служить и стандартный сигнал, но также и обоюдную вовлеченность собеседников в процесс диалога[60].
Все перечисленные выше особенные качества естественного языка – чисто ментальный, отделенный от материальных носителей характер знаков, высокая избыточность, двойное членение означающего, двойной способ означивания, наглядно проявляющийся в дейксисе, речевых актах и диалогических высказываниях, – сообщают языку привилегированное место в ряду прочих знаковых систем. Эмиль Бенвенист:
Природа языка, его репрезентативная функция, динамизм, роль в жизни коллектива делают его своего рода универсальной семиотической матрицей, такой моделирующей структурой, у которой другие структуры заимствуют основные свойства устройства и функционирования[61].
Ролан Барт в середине 1960-х годов выдвигал еще более радикальную гипотезу: слово служит «неизбежным посредующим звеном любого знакового образования»[62]. Иначе говоря, все неязыковые семиотические системы производны от естественного языка, представляют собой его перекодировки; в советской семиотике отчасти сходный смысл имело понятие «вторичной [надъязыковой] знаковой системы», предложенное в те же 1960-е годы Московско-Тартуской семиотической школой. Как уже говорилось, Соссюр в начале ХХ века постулировал будущую дисциплину «семиологию» в качестве более общей науки о знаках, охватывающей лингвистику, поскольку язык – лишь одна, хоть и самая важная знаковая система. По мысли Барта, дело может обстоять обратным образом:
А потому, возможно, следует перевернуть наоборот формулу Соссюра и заявить, что семиология сама составляет часть лингвистики…[63]
Если сравнить понятия «лингвистика» и «семиотика» по их логическому объему, то первая составляет часть второй, тогда как по концептуальному содержанию она оказывается, наоборот, богаче. Коды модного костюма, дорожных знаков, бытового поведения, театрального зрелища и т. п., чтобы образоваться и стать понятными, должны изначально пройти обработку естественным языком, который дает им общую систему понятий, сетку смысловых категорий. Они пользуются его структурами, его средствами создания смысла. Хотя есть основания считать, что некоторые знаковые системы – прежде всего визуальные – все-таки независимы от естественного языка, несомненно, что он порождает много других систем, а потому и наука семиотика заимствует многие свои понятия у лингвистики, науки о языке.
8. Художественная литература
Краткое содержание. В своем художественном применении язык отвлекается от практических функций, связанных с выражением чувств адресанта, воздействием на адресата, установлением между ними контакта и общего кода, описанием внешнего мира-контекста. Поэтическая функция высказывания соотносится с уникальной формой сообщения; ее работу можно также объяснять взаимопереходами внешней и внутренней коммуникации (автокоммуникации).
В силу своих названных в главе 7 специфических особенностей естественный язык порождает не просто условные сигналы, а «живую речь», в которую вовлечен говорящий/пишущий субъект и которую он может творчески преобразовывать и развивать. Так происходит особенно при художественном творчестве – в «поэзии», если употреблять это слово в широком смысле, равном «художественной литературе». Устройство литературы – сложная и неоднородная структура, которая с разных точек зрения изучается разными науками (филологией, философией, социологией). Здесь мы ограничимся только семиотическим аспектом литературы, оставляя в стороне другие ее аспекты.
Все тексты литературы являются текстами естественного языка (обратное, разумеется, неверно: не все языковые тексты художественны), то есть это типичный пример вторичной знаковой системы, надстраивающейся над системой языка. Можно сказать и иначе: художественная литература – это особое функциональное применение естественного языка, и стоит задаться вопросом о том, какая именно из функций языка реализуется при его художественном использовании. Тем самым семиотика языка сближается с его эстетикой, описанием возможностей, предоставляемых им для литературного творчества.
Именно так развивалась мысль Романа Якобсона. В начале 1920-х годов, еще до возникновения научной семиотики и всего через несколько лет после издания «Курса общей лингвистики» Соссюра, он утверждал, что «поэзия – это язык в его эстетической функции»[64]. Много лет спустя в большой статье «Лингвистика и поэтика» (1960) он вернулся к этой проблеме и дал обобщенную формулировку, выделив поэтическую функцию в ряду других стандартных функций языка. Каждая функция связана с одним из компонентов, которые обязательно присутствуют в каждом словесном высказывании; без всех этих компонентов невозможен успешный акт коммуникации, но один из них – вместе с соответствующей ему функцией – выдвигается на главное, господствующее место. Он становится доминантой данного высказывания; это понятие было выработано в литературной теории русского формализма, к которому принадлежал в молодости Якобсон.
Подробнее. У концепции Якобсона были и другие предшественники, определившие некоторые из используемых им понятий и терминов (функций): немецкие теоретики языка Карл Бюлер (1879–1963) и Антон Марти (1847–1914), британский антрополог польского происхождения Бронислав Малиновский (1884–1942). Якобсон ссылается на них в своей статье, сводя вместе их терминологию. Еще одним его вероятным источником была так называемая «модель Шеннона – Уивера», предложенная после Второй мировой войны американскими математиками Клодом Шенноном (1916–2001) и Уорреном Уивером (1894–1978). Кибернетическая модель передачи информации была создана в связи с разработкой военных шифров; в ней компоненты коммуникационного акта определялись не как функции, а как линейно сочлененные между собой инстанции, звенья цепи: источник информации, передатчик, канал, приемник и целевое назначение.
Якобсон различает шесть компонентов высказывания и шесть соответствующих им функций.
1. У каждого высказывания должен быть адресант,
