точкой зрения. Одно из этих описаний – внутреннее, структурное, другое – внешнее, функциональное. В первом случае речь идет о том, как конкретный текст, выполняя поэтическую функцию, получает особую, нестандартную структуру; а во втором случае – как целая знаковая система вступает в особый режим коммуникации, сходный с режимом художественного текста.
Первое определение работы поэтической функции предложил сам Якобсон в той же статье «Лингвистика и поэтика». Он обратился к фундаментальной соссюровской оппозиции – различению двух осей языковой коммуникации, парадигматической и синтагматической. Поскольку они связаны с выбором или сочетанием единиц в высказывании, Якобсон называет их по-своему, иначе, чем Соссюр: «ось селекции» и «ось комбинации». Напомним, что в языке первая из них образуется виртуальными отношениями отсутствующих единиц (элементов, из которых субъект речи должен совершать выбор), вторая – актуальными отношениями соприсутствующих единиц (элементов производимого высказывания, следующих один за другим). Элементы, расположенные по оси селекции, обладают эквивалентностью, то есть они различны, но относительно равноценны – отчего между ними и возможен осмысленный выбор. Однородные по форме и/или содержанию, они могут выполнять в высказывании сходную структурную функцию, например служить во фразе определением подлежащего – тогда мы ищем подходящий эпитет, перебирая в памяти несколько отчасти сходных по смыслу прилагательных; или служить рифмой для другого слова в стихах – тогда мы перебираем в памяти несколько созвучных слов. Речь тут идет именно об эквивалентности, а не о тождестве или полной равнозначности: как известно, синонимы обычно не совсем равнозначны между собой, еще больше могут различаться по смыслу и звучанию рифмующиеся слова.
Работа поэтической функции высказывания заключается в том, что она «проецирует принцип эквивалентности с оси селекции на ось комбинации»[67]. При таком необычном режиме коммуникации по оси синтагмы намеренно размещаются одна за другой эквивалентные единицы – синонимы, рифмующиеся слова и т. д. Обыкновенно так делать не полагается, и по норме говорящий или пишущий выбирает только один, самый подходящий элемент из парадигмы[68]. Точность выражения предполагает выбор одного из ряда синонимов, нанизывать же их один за другим может показаться неловким утяжелением речи; а человек, случайно сказавший что-то в рифму, либо вообще не замечает этого (его внимание направлено на другое), либо смущается – его речь не предполагала таких эффектов, для него это неуместное, паразитическое проявление слов. В художественной же речи, наоборот, намеренно сводятся вместе сходные звуки (в рифме, аллитерации и т. д.), сходные по смыслу слова, выражения, целые эпизоды – например, в народных сказках часто удваиваются или утраиваются эпизоды испытания главного героя. Проще говоря, художественный текст обязательно содержит повторы и параллелизмы — смысловые, синтаксические, звуковые.
Этот эффект, казалось бы, вредит экономии высказывания, повышает избыточность, которая и так велика в естественном языке по сравнению с некоторыми другими знаковыми системами: повторяющиеся единицы как будто не сообщают новой информации. Но выше, в главе 7, уже было сказано, что избыточность языковой системы не только предохраняет ее от сбоев, но и создает возможность для игрового и художественного применения. Именно потому, что в языке – в отличие от ряда других систем, например от системы счисления, – избыточность является одним из конститутивных принципов, она может иногда, в некоторых высказываниях, делаться доминирующим принципом, выделяясь из общего фона в заметную фигуру, переходя из возможности в действительность. Структура художественного текста обслуживает не столько пять внешних, содержательных функций языкового высказывания, сколько функцию эстетического удовольствия, которое могут доставлять человеку даже малоосмысленные тексты (легкомысленные, темные, заумные) – просто потому, что в них эффектно выстроена структура повторов и перекличек.
Второе объяснение работы поэтической функции предложено Юрием Лотманом в статье «О двух моделях коммуникации в системе культуры» (1973). В ней разграничиваются два способа коммуникации – внешний и внутренний. Первый осуществляется в контуре «Я – ОН», а второй – в контуре «Я – Я». Человек может разговаривать сам с собой или даже «переписываться» сам с собой, например когда ведет интимный дневник, не предназначенный для чужих глаз. Это типичные примеры автокоммуникации, общения с собой, при котором субъект излагает себе заведомо известные ему сведения.
В чем задача такой коммуникации? По объяснению Лотмана, внешние факторы, например познание мира, отступают в ней на второй план, а на первый план выступает развитие и усложнение внутреннего кода. Общаясь с собой, мы не столько сообщаем себе знания о мире (самое большее – фиксируем их для памяти в дневнике, для того «я», каким, возможно, станем через многие годы, или для какого-то абстрактного, надындивидуального собеседника), сколько стараемся лучше, по-новому понять смысл слов и идей, выразить в тексте и тем самым уяснить собственную мысль; мы проговариваем ее про себя или излагаем на письме, может быть, вовсе не показывая этот текст другим, а лишь для того, чтобы придать ей обдуманную форму.
К автокоммуникации относятся и другие действия со знаками, где нет прямого обращения к самому себе, зато происходит повторение уже известного: твержение молитв (верующий представляет себе трансцендентального собеседника, но тот никогда не отвечает, то есть обращение к нему равнозначно коммуникации с самим собой), магических заклинаний, любимых стихов, пение заученных песен, перечитывание уже читанных книг и т. д. Как и в случае с избыточностью естественного языка, эти лишние, на внешний взгляд, повторы не являются напрасной растратой информационных ресурсов: при повторах редуцируется, сводится к нулю референциальная функция высказывания, зато реализуется его метаязыковая функция, происходит усложнение кода, приращение смысла за счет семантической реорганизации языка. Например, каждое новое прочтение знакомого текста создает новые смысловые ассоциации, не совпадающие с предыдущим прочтением, и к уже известному смыслу прибавляется новый. То же иногда случается и при внешней коммуникации: если лектор в педагогических целях повторил фразу, слушатели в первый раз будут думать о том, что она значит, а во второй раз – зачем она повторена, в чем ее особая важность; у фразы появится второе, коннотативное значение, заставляющее обратить внимание на специфический код преподаваемой дисциплины. Итак, при автокоммуникации субъект направляет знаковое общение на самого себя и тем самым совершенствует код, с помощью которого выражена мысль, усложняет свою индивидуальную, а заодно и общую культуру. В культуре есть высокоавторитетные тексты, специально предназначенные для бесконечного перечитывания, то есть автокоммуникации: например, священные религиозные книги – Библия, Коран; и есть целые области культуры, где практикуется тщательное, многократное перечитывание основополагающих текстов – или же, наоборот, однократное прочтение бросовых, «одноразовых» текстов; примером первой может служить классическая литература, примером второй – массовая культура. Эти две установки соотносятся как интенсивный и экстенсивный способы наращивания знания, как его углубление и расширение. Таким образом, автокоммуникация и внешняя коммуникация
