ими болтает. Гвалт поднимается невыносимый. Сущее волшебство. Всё пришло в рабочую норму.
Время от времени какой-нибудь прохожий заглядывал с воображаемой оживленно-картонной улицы в окно и интересовался, начали ли они уже приносить прибыль. «Просто скажите, начали вы или нет?» Кучка вскочивших с мест служащих, теснясь у окна, отвечала, что да, конечно, вот уже скоро, «Кажется, как раз начинаем».
Свой кукольный театр они кончили клеить за полночь. Перед сном поклялись с бокалами в руках занять первое место на выставке. Ночью им приснилось всё, что они нагородили. Весь их манифест ожил. Задолго до рассвета уже никто не спал. У бедняжек уже не было сна ни в одном глазу.
Они привезли свою модель. У входа дворник с метлой моментально понял, зачем они прикатили: «О, да! Замечательно! Но на выставку лучше было бы прийти на следующий год. Она кончилась неделю назад. Теперь тут пусто и темно».
Стал собираться прохожий народ. Подозревая, что обижают маленькую красотку, девочку Милу, у пешеходов росло возмущение. Люди показывали сторожу на Милу пальцем: «Как это выставка уже давно закрыта? Для чего же было ее открывать?»
– Покажите нам свой стенд, – народ всё прибывал.
– Свой экспонат.
– Ой, какой красивый домик! – улыбались они Миле.
Не выставка была нужна всему этому сброду. И не домик их очаровал. Просто Мила была маленькой принцессой. Вот. Ее! бы поставить под стекло. Казалось, она уже и теперь стояла как будто в витрине. Толпа прибывала. Они обсуждали ее между собой прямо в ее присутствии: вот она идет, например, по улице – ну то есть, точнее говоря, как несправедлив этот жестокий мир… Как могла природа подарить все одной девушке… Не честно, но вот она идет по улице… Но ведь она имеет право ходить по улице… Нет, не имеет… Ну в том смысле, что она сокровище, ее нужно поставить за стекло, запереть под сигнализацию и оставить в темноте при постоянной влажности… Обеспечить абсолютно безмятежное счастье… Иначе ее растащат на сувениры… Разделят на тысячу маленьких красоток…
Мила за всё время этой выставки не сказала ни слова.
В такие дни, когда Мила хотела ночевать в отдельной маленькой спальне с маленькой кроваткой, Давыдов после ужина, на котором ее не было, поднимался и что-нибудь читал ей, лежащей лицом к стене под маленьким одеялом в маленькие цветочки. И уже в темноте лежа в постели перед самым сном, она с приятным чувством повторяла про себя сегодняшние разговоры с мужем. Не успевали они закончиться, как она засыпала.
Побродив по пустому дому с подушками подмышкой, другие падали как обычно где попало. Если кому-то ночью что-то не давало заснуть, если что-то заставляло вертеться в постели, то другие заражали его своим сном даже через стены и перекрытия этажей. И даже сидя в постели, этот полуношник вскоре уже клевал носом. Сон друзей заразителен, это и есть настоящая дружба.
Часы своим циферблатом делили светлый день, как торт, ломтями часовых секторов и заставляли это делать других. Услышав шаги любовника, Мила продолжила мыть посуду и, не глядя на него, повернулась боком. Это было самое правильное положение. Оглянешься – он может наброситься. Останешься стоять спиной – подкрадется и нежно обнимет так тихо, чтобы не напугать. А боком можно рассчитывать, что всё ограничится ее ответной улыбкой, не поворачивая головы на его привет. Всё же она слишком приветливо спросила:
– Как ты?
Лёва вздрогнул. Такого участия давно не случалось в ее голосе. А, может, и никогда. В ответ он с улыбкой кивнул.
Никого в доме не удивляло постоянное присутствие Лёвы. Никто из тех, кто мог бы, не утруждался его приглашать или называть желанным гостем, потому что таковым он и был. Однако любовник Милы любил ее не так, как она бы хотела. Он любил ее так сильно, что эта сила даже переливалась в нее, немного мешая ее собственной любви к мужу. И – к нему. Она так любила мужа, что даже иногда хотела, видите ли, попросить любовника перестать ее любить.
Лёве иногда тоже приходилось чувствовать неловкость. Когда он говорил с ней о чем-то умном, он вдруг сбивался и краснел, пытался не делать этого, то есть и того и другого. Старался дышать и смотреть как в открытое окно, – и краснел еще больше. Мила сразу ловила начало этого процесса, чтобы успеть отказаться его наблюдать. Она отводила взгляд и помогала ему: брала его за руку, и они гуляли по дому. Ей приходилось сначала сильно тянуть его за руку, а он красный упирался ногами. Прогулка бывала длинной. Если на кухне что-то готовили, они могли передохнуть. Сесть, съесть пирожок. В гостиной Мила очень быстро полистала журнал и тут же захлопнула. На обложке красовался образец везения.
– У меня тоже много денег, – не удержался и ляпнул Лёва.
Она легонько похлопала его по руке, видя как тот тут же и закусил губу от своей необъяснимой несдержанности.
Ему и ей нравилось разговаривать в соединяющем спальни всегда темном узко-высоком готически сводчатом коридоре, ему – из-за сумеречной темноты и уединения, ей – из-за эха их слов в акустике черной пустоты над их головами, как будто небо прислушивалось к их разговору и невнятно нашептывало пухлыми черными губами. Ей были важны не столько слова, сколько их звучание – их долгий вдвое тише или вдвое громче переливчатый раскат сверху. Его бу-бу, бу-бу и ее уб-аб, аб-ап. Но следовало быть начеку, дикие краски заката в испуганном воздухе коридоров слишком располагали к мечтательным словам. Но ее порой подмывало сделать обманное движение, и губы любовника вытягивались впустую.
Они сиживали на лавочке в сухой кладовочке, куда, кстати, Давыдов никогда не входил, хотя как раз тут были развешаны все колбаски, которые он так любил и которые, по идее, должны были бы влечь его сюда одним своим запахом. Все эти гирлянды висящих мясных финтифлюшек так умиляли Милу – ведь человек это то, что он ест, и все что тут есть это ее будущий нынешний муж. Будущее и настоящее сливались в одно, всегда были в этом доме, и будут – бакалейный поставщик был надежен.
Мила радовалась счастливой случайности, позволившей ей постоянно наслаждаться обществом еще одного человека в огромном доме. Правда, она иногда спохватывалась и из вежливости время от времени предлагала Лёве уйти к себе. Она беспокоилась, что ему может не хватать уединения, личного времени и отдыха. Ее беспокойство заставляло и его тяжелее дышать, и она осторожно отодвигалась вдоль полированной временем лавки
