Воскресни Островский с Чеховым, так они бы убили И. за его драматургическую «систему». Станиславский тоже бы убил, хорошо, что они не знакомы. Намеренно взяла это слово в кавычки, потому что системы у И. нет никакой. Есть только желание поразить зрителей. По выражению Р., И. тычет зрителям в глаза растопыренной пятерней. В той пьесе, которую И. пишет сейчас, во время празднования Рождества у стола вдруг подломится ножка. Разгневанный барин надает оплеух недосмотревшему слуге и заставит того лезть под стол, чтобы поддерживать его спиной. Ю. В., которому предстоит играть слугу, кажется, еще не знает о том, что ему придется стать подстольным атлантом[105]. Я еще не забыла того, как Ю. В. назвал меня «облезлым чучелом выдры». Собираюсь пинать его под столом. Нарочно надену для этого остроносые ботинки, в которых обычно играю Шарлотту и Ольгу.
24 декабря 1921 года. СимферопольВ Крыму совсем нечего есть, карточки отовариваются плохо, нормы урезали для помощи голодающим Поволжья. Винят засуху и вредителей. Наши скромные летние запасы закончились. Скудным съедобным подаркам[106] от начальства радуемся, будто манне небесной. С ужасом и сожалением вспоминаю, сколько съестного пропадало у нас дома. Готовилось всегда с избытком, в расчете на то, что могут быть гости. Отец часто приводил на обед или на ужин тех, с кем хотел обсудить дела. Несъеденное раздавалось или выбрасывалось. «Свиней бы завести», – шутил наш дворник, вынося ведра с «объедками». Сейчас бы нам сюда эти ведра! Хуже всего приходится тем, кто ест только кошерное. Кошерной еды и того меньше. В деревни за продуктами ехать бессмысленно. В деревнях голод еще сильнее, и вдобавок повсюду ловят спекулянтов.
15 января 1922 года. СимферопольСойфер такой же непробиваемый упрямец, как и его предшественник. Дубовая голова! Р. попытался получить у него разрешение играть «Осенние скрипки» и «Кукольный дом»[107]. «Дом» Сойфер ставить разрешил, а о «Скрипках» посоветовал навсегда забыть, как о буржуазной эмигрантской пропаганде[108]. Не понимаю, какая пропаганда в «Скрипках». Это же пьеса о любви. Вспомнила, как трудно было отстоять «Вишневый сад» и «Чайку». Но к Чехову отношение иное. Говорят, что он нравится Ленину. Павла Леонтьевна говорит, что я обладаю даром предвидения. Знала, мол, что «Скрипки» скоро сойдут со сцены, потому и отказалась от роли Верочки. Вместо «Скрипок» Р. собирается ставить «Последнюю жертву». Мне предстоит играть Глафиру. У Островского можно ставить что угодно, потому что он высмеивал купцов с дворянами.
24 января 1922 года. СимферопольВчера меня вызвали в Кочку[109]. Во время репетиции в театр пришел солдат и принес мне повестку. Солдат был один и вел себя дружелюбно, поэтому я не умерла от страха на месте, а смогла пойти с ним. Но все равно тряслась так, что лязгали зубы. Солдат посочувствовал: паршивое у тебя, товарищ артистка, пальтишко. Да я бы и под тремя шубами все равно бы тряслась. Солдат привел меня к очень вежливому товарищу, явно из интеллигентов. В ушах стучало так, что я не расслышала, как его зовут, а переспрашивать было неловко. Товарищ поинтересовался моим отцом и спросил, знаю ли я о том, где он сейчас, и переписываюсь ли я с ним. Я ждала, что меня когда-нибудь непременно будут спрашивать об отце, но все равно растерялась. Потом ответила, что мне известно лишь о том, что мои родители эмигрировали. В переписке я с ними не состою. Товарищ спросил, почему я не эмигрировала вместе с ними. Я ответила так, как надо. Товарищ кивнул своей бритой головой и сказал, что если вдруг ко мне придет кто-то от моего отца, то я должна буду сразу же дать знать об этом в ЧК. На том наш разговор закончился. В театр я возвращалась в одиночестве и думала о родителях. Уже почти год прошел с того дня, когда я узнала, что родители вместе с братом уплыли на нашем пароходе в Турцию. Когда закрываю глаза, почему-то вижу не кого-то из них, а Соню и слышу ее голос. Одну и ту же фразу: «Кухарку они забрали с собой». Год назад это прозвучало для меня как упрек. Кухарку забрали, а тебя нет. Соня всегда была язвительной, причем нехорошо язвительной. Ей доставляло удовольствие задевать людей за живое, пряча свои шпильки под маской притворного сочувствия. Нашу общую подругу Д. С. она доводила до слез советами относительно того, как можно избавиться от усиков над верхней губой. Подозреваю, что большинство рецептов Соня придумывала сама. Сейчас я радуюсь за нашу кухарку Фейгеле, потому что за долгие годы пребывания в нашем доме она стала нам родной. Что бы она делала одна в Таганроге? Кому сейчас нужны кухарки? Кухарки нужны там, где нужно готовить настоящие блюда, а сварить картошку каждый может для себя сам. Но тогда я обиделась и ответила Соне так резко, что в глазах ее сверкнула радость от того, что ее шпилька попала в цель. Но я не солгала, когда сказала, что все равно бы осталась здесь. Место русской актрисы в России. Я искренне так считаю. Вот и товарищ из ЧК мне сразу поверил. Я бы не уехала за границу, но мне хочется верить, что перед отплытием отец вспомнил обо мне и пожалел, что меня нет рядом. В том, что так поступили мама и брат, я не сомневаюсь.
20 февраля 1922 года. СимферопольМысли заняты только едой. Даже на сцене думаю о еде. Хожу как лунатичка. Вкуса того, что ем, не чувствую совершенно. Соли нет, но не в соли дело. Все равно, что есть, лишь бы съесть что-нибудь. То, что считалось голодом в прошлые годы, было всего лишь репетицией настоящего сегодняшнего голода. Возможность поесть на выездных выступлениях хотя бы жиденькой похлебки воспринимается как дар судьбы. Морковный чай пьется как божественный нектар. Хлеба не купить, а если где и есть, то стоит баснословных денег. Совзнаки[110] обесцениваются быстрее колокольчиков. Давно не писала ничего в дневнике. Сегодня вдруг захотелось написать что-то, но все мысли только о еде. Наверное, надо оставить дневник до тех пор, пока в голове не начнет появляться что-то дельное. Не писать же о людоедстве и прочих ужасах. Крестьяне забивают последнюю скотину, бросают свои хозяйства и отправляются в города за пропитанием. Не понимаю, кто теперь будет кормить Крым. Надежда только на рыбаков. Для дам сейчас очень выгодно иметь любовника-рыбака. А когда-то мы мечтали о военных и артистах. Когда-то мы мечтали о многом… Хочется вспомнить что-то хорошее из прежней жизни, но вспоминается только прошлогодний паек. Тогда на день нам давали фунт хлеба и два-три фунта крупы в месяц. Электричества нет, керосину нет, согреваемся тем, что попадется под руку. На улицах люди вертят головами по сторонам в поисках чего-то, чем можно топить печку. Некоторое время нас выручал запас бумаги в театре. Там было много старых газет с журналами и кипы не пошедших в расклейку афиш. Свечей тоже нет, мы бережем свой скудный запас и вечерами сидим в темноте. Темный город выглядит настолько страшно, что даже в окно выглянуть боязно. Редкие спектакли становятся настоящим праздником. Репетировать стараемся ежедневно. Театр помогает нам не скатиться в пропасть.
14 мая 1922 года. СимферопольУже почти забыла о своем дневнике. Даже когда болела, не оставляла его на столь долгое время. Но весна вернула меня к жизни. Вернее, к радостям жизни. Мои тетрадки – одна из этих радостей. Приятно перечитывать написанное, но еще приятней было думать этой страшной весной, что если я умру, то после меня останется какая-то память. С такими мыслями я и начинала вести свой дневник и веду его уже пятый год. Пятый год! Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, будто годы пролетели быстро. Когда чего-то жду – неважно чего: премьеры, весны, первых яблок, – часы тянутся словно годы. Мы все согрелись весенним солнцем и немного отъелись рыбой, которую изредка удавалось достать. Несколько раз с нами делился продуктами М. У него здесь большие связи. Подобно всем добрым натурам, М. испытывает потребность заботиться о ближних. Благородство его души настолько широко, что даже мой давний отказ не служит помехой для нашей дружбы. Когда мы с Павлой Леонтьевной хотим сделать М. приятное (нам этого постоянно хочется), то говорим: «В большом теле большая душа». «И большой ум», – добавляет М., постукивая пальцем по своей вечно лохматой голове.
План наших летних гастролей составлен с таким расчетом, чтобы объехать все побережье. Я рада. После такой тягостной весны испытываю сильную потребность в морском воздухе. Поесть вдоволь рыбы тоже хочется. Уж и не вспомню, когда я наедалась до отвала. Из зеркала на меня смотрит костлявая физиономия с темными запавшими глазами. Нашла у себя несколько седых волос.
28 мая 1922 года. СимферопольТеатров прибавляется, словно грибов после дождя. Некоторые называются так, что впору хвататься за голову. В Москве есть Опытно-героический театр[111]. Не знаю, что это за театр, но название меня пугает. Есть столько хороших слов: Камерный, Художественный, Драматический и пр. В сравнении с подобными названиями даже «Театр актера» звучит небесной музыкой.
