вроде того, — неохотно сказал Тимошкин.
Вскоре цепочка вышла на просторное, видно, недавно убранное поле, края которого терялись в ночи. Бойцов, что несли раненого, пора было уже сменить, и они поставили носилки наземь. Клим, оказавшийся тут как тут, мигом вцепился в необструганные палки, но командир поморщился:
— Оставь!
Парень расстроенно взглянул на Волчана.
— Почему, товарищ командир?
— Не по плечу тебе, не справишься, — нетерпеливо отрубил Волчан.
Бай Атанас заметил, что у комиссара легли сердитые морщинки между бровей.
— Оставил бы ты парня в покое, Волчан! — сказал он, и старик почувствовал в его голосе нотки еле сдерживаемого раздражения. — Раз хочет — пускай несет…
Волчан махнул рукой и отошел. Глядя на тонкую, напрягшуюся от усилия шею юноши, видя, как тот уже через несколько шагов согнулся вдвое и чуть не падает, бай Атанас с укоризной произнес:
— И правда, не для него это, товарищ комиссар… Хилый да к тому же еще не видит, что ли…
— Ничего, пусть понесет…
— Да он ноги свои еле носит…
— Это неважно, бай Атанас, — терпеливо ответил Тимошкин. — Кто хочет, тот всегда сумеет…
Но сыровар покачал головой.
— Не могли уж найти другого — на нем свет клином сошелся… Я с самого начала не мог понять, зачем вы такого взяли…
— Взяли, потому что заслужил, — коротко сказал Тимошкин.
На том, чтоб Клима включили в боевую группу, настоял в штабе он сам — с ним долго не соглашались. Юноша был простым бойцом в отряде имени Александра Матросова, но начальник его, упрямый парень, хоть и на редкость талантливый командир, не давал ему развернуться и показать себя. Хрупкое физическое сложение Клима, его близорукость были для командира непростительными недостатками. Тимошкин же чувствовал в юноше и чистоту, и беззаветную преданность делу и был уверен, что из него получится превосходный боец, лишь бы сам он получил возможность поверить в свои силы и способности. Чтобы поднять его авторитет, Тимошкин разрешил ему участвовать в этой серьезной и рискованной операции, ни на минуту не усомнившись в нем и не пожалев об этом. Клим был не единственным новичком в группе. Паренек в гимназическом мундире показал во время учебных стрельб удивительные результаты, которые никому еще не удалось повторить, но он ни разу не участвовал в сражении. Тимошкин решил взять и его, хотя не был в нем так уверен, как в худеньком, близоруком Климе.
Колонна внезапно остановилась. Клим, задыхающийся, весь в поту, выпустил рукоятки носилок, но, когда его настигли задние, снова схватил их и пошел. В глазах Тимошкина засветилась нежность. И сыровар с отцовским чувством следил за щупленьким человечком, который упрямо шагал во мраке. Вдали темнела высокая стена кукурузного поля.
* * *
Рассвет застал партизанскую группу в дубовой роще, километрах в пятнадцати от лесистых холмов. Пока Тимошкин и командир осматривали окрестности, партизаны, измотанные тяжелым ночным походом, прилегли под развесистыми деревьями, и скоро то тут, то там послышалось тонкое, прерывистое посвистывание или густой басовый храп. Для опытных бойцов было совершенно ясно: им придется провести здесь день, и они расположились на отдых, но новички были в напряжении и время от времени поглядывали на заросли, в которых скрылись командиры. В воздухе веяло утренней прохладой, трава светилась капельками росы, а над головой, среди ветвей деревьев, просвечивало розовое небо. После непрерывного десятичасового перехода ноги гудели, словно налитые свинцом, глаза невольно слипались. Только часовые, сняв рюкзаки, прохаживались с винтовками через плечо.
Тимошкин и командир вернулись скоро. Роща показалась им удобной для дневки, и по пути они приняли решение до темноты оставаться здесь. Лицо у комиссара было утомленным, глаза покраснели и опухли. Перед тем как углубиться в рощу, он еще раз бросил тоскливый и как будто прощальный взгляд на далекие зубчатые гребни, слегка позолоченные зарей. Доберутся ли они до них? Тимошкин постарался отогнать эту мысль и, присев на землю под кустами, стал набрасывать в своем блокноте приблизительный план местности.
Роща была маленькая — от силы пять-шесть гектаров, редкая по краям, но, к счастью, заросшая густым кустарником… Преимущество ее заключалось в том, что она почти со всех сторон окружена была жнивьем и паром, так что подкрасться незаметно и застать партизан врасплох было просто невозможно. Правда, с севера к роще примыкала неширокая полоса кукурузы. Здесь, решили Тимошкин и Волчан, надо выставить усиленную охрану. Метрах в трехстах к западу от них равнину пересекала неглубокая балка, которую партизаны перешли, прежде чем попасть сюда. Самым, пожалуй, неприятным был проселок, огибавший дубняк — днем, надо думать, оживленный. Кроме того, в такие рощицы пастухи обыкновенно в полдень загоняют стада овец (хотя пока при осмотре местности следов скотины как будто не обнаружилось), да крестьяне, сморенные зноем и тяжелой работой в страду, приходят отдохнуть здесь часок-другой. Одна надежда, что завтра воскресенье и мало кто выйдет в поле. Нанеся на свой грубый план все, что могло им потом понадобиться, комиссар обернулся к Волчану, который с интересом наблюдал за ним.
— Сразу видно — не был в казарме, — снисходительно улыбнулся он. — Такой топографии нигде и нету…
— Была бы правильная, — буркнул Тимошкин, засовывая блокнот в карман. — Ну, что же, пошли?
Когда они возвратились в лагерь, почти все партизаны спали. Волчан разбудил их, выставил посты, наметил подходящее место для дневки и велел перенести туда носилки с раненым, который все еще не приходил в сознание. Теперь, при свете, Тимошкин осмотрел его, пощупал пульс — и бойцы по выражению его лица догадались, что дело худо.
— Ложись! — посоветовал Тимошкину Волчан. — Ребята пока что подежурят…
Примостившись рядом с товарищами, Тимошкин с наслаждением вытянулся. Несмотря на опасность и риск, он вдруг почувствовал удивительное спокойствие и не заметил, как заснул. Открыв глаза, он в первое мгновение не мог сообразить, где он. Над головой, среди ветвей деревьев, сияло ослепительное летнее солнце, вокруг похрапывали товарищи. От суховатой редкой листвы веяло зноем, упоительно пахло застоявшимся лесным воздухом, прелыми листьями, влажной землей. Прямо над ним на ветку дерева уселась сойка, но, пугливо покосившись на лежащих внизу людей, вспорхнула крыльями и улетела. Было тихо — только где-то вдали неумолчно стрекотали кузнечики. Покоем веяло от этой картины — вечностью и покоем! Солнце освещало открытую полянку — там под порывами легкого ветерка колыхались метелки тимофеевки, желтел высохший овсюг. Под кустами, маленькая и красная, горела на солнце земляничка. Солнце, игра теней, тишина, синь высокого неба… А рядом лежит умирающий Бородка, и рыщут вокруг остервенелые жандармы, и всех его товарищей подстерегает смерть… Тимошкин снова прикрыл глаза, но
