а то немногое от него, чему удавалось пробиться, едва ли смогло осветить землю, если бы не отражалось в струящихся с неба водяных лучах. Серый пласт облаков висел низко, почти у самых крыш, отчего казалось, что он лежит на городе. И у всякого, кто замечал это не было другой мысли, кроме той, что предрекала второму выходному дню быть безнадёжно пасмурным.
О днях недели Марчелло не знал ничего, однако понимал: пока облака не развеются, можно не ждать ни солнца, ни прежнего движения в городе.
И тут была странность. Суть происходящего была попугаю ясна, но он не мог объяснить, почему слякоть и полусон улицы ничуть не удручают его. Казалось бы, молчаливый полумрак должен был навеять тоску и всколыхнуть тяжёлые воспоминания о прошлых временах. Но нет. В кроткой тихой опечаленности погоды Марчелло нашёл очарование. Он открыл его для себя запросто, без напряжённых поисков и наблюдений, как явление не очевидное и в тоже время доступное для того, кто захочет его увидеть. Это было словно излучение, внезапно приобретённое всеми предметами сразу: излучение не света, не энергии, а состояния, какого-то замедленного, со свойством притягивать взгляд и раскрывать особые предметные черты. Как виделось какаду, дождь при этом был совершенно необходим, а возможно, и являлся тому причиной. Ведь именно за занавесом стремительно текущих дождевых вод всё замедлялось, и именно тогда неприметное становилось очевидным.
Многое в те минуты обрело в глазах Марчелло новый облик и иной смысл. При этом, казалось ему, что краски города неведомо откуда вобрали в себя сочности, да так, что и жёлтые стены домов, и лавки, и зелень, и прочее стало гореть цветом и, чудилось, вздыхало под холодной свежестью ливня. Более всего изменилась городская жизнь, как и раньше вшитая во всё, но сделавшаяся какой-то невидимой. Все ставни домов были открыты, форточки все распахнуты настежь. Ароматы утреннего кофе, возникнув словно из ничего, плыли в разреженном влагой воздухе. Люди выходили из домов под раскинутыми шляпами зонтиков и точно утекали по тротуарам вместе с потоками дождевой воды.
Вдобавок ко всему этому- и без того удивительному- город зазвучал по-иному. Птицы как будто пели, но то слышалось в перезвоне дождя и может было не птичьими трелями, а его нестройной музыкой. Фонтан на площади молчал, покорно подставив дождевой воде пустые чаши. Однако она уже начала наполнять их, отчего монотонно журчала. Где-то говорили голоса, но они звучали то ли гулом то ли шёпотом, и Марчелло уже стал думать, что это ему кажется и что всё вокруг, кроме дождя, молчит, а слышно только его одного, который, как пересмешник передразнивает город.
Это не нравилось Марчелло. Меньше всего ему хотелось думать, что его дурачат и тратить время на поиски истины. Решив для себя, что обманываться не желает, попугай отвлёк внимание от звуков и полностью отдал его тому, что видел.
А видел он кафе, открытое и безлюдное; видел пустую улицу, по которой, пузырясь, бежали потоки воды; видел голубей, выглядывающих из под козырьков чердачных окошек, людей, собирающихся к завтраку за обеденные столы и тех из них, кто уже закончив трапезу, был отдан неспешным делам дождливого выходного дня. В них- жителях соседних домов, оставшихся среди стен, чтобы не столкнуться с ливнем, какаду узнал многих, кого увидел в день своего прибытия к Кьяре. Среди них был мальчишка, что украл булки из фургончика у кафе. Была и старушка с белым как снег вольпино, который и теперь не давал ей покоя и крутился на подоконнике, виляя хвостом и подпрыгивая. Пожилая семейная пара, как и день назад в это же время садилась завтракать, но стол ввиду дождя был накрыт для них не на балконе, а у самых его дверей и так близко к ним, что дождевые капли, то и дело падали на скатерть, в банку с шоколадной пастой и даже на хлеб, неосторожно оставленный неприкрытым. Увидел Марчелло и Розу, и её хозяйку. В отсутствие посетителей в кафе женщины сидели за столиком у двери и пили кофе, непринуждённо беседуя. На протяжении нескольких минут, увлеченный ловким умением толстушки крутить между пальцами чайную ложку какаду наблюдал за ними. А потом вдруг прозвучал громкий хлопок, и он посмотрел в сторону дома напротив.
Оттуда, распахнув дверь ударом ноги, вышел молодой мужчина, тот самый, который за день до того, утром, выходил из этой же двери. Только тогда он был в безупречном костюме и шёл вальяжно, а сейчас почти бежал весь взъерошенный, без галстука, и рубашка его была заправлена наспех. Выскочив из дома, он нервно провёл по рукавам, будто их отряхивая, и быстрым решительным шагом пошёл по тротуару. Почти сразу после этого из двери дома выбежала женщина босиком, в домашнем платье, запахнутом как халат. Она бросилась догонять уходящего и догнала его на середине дороги между припаркованных машин. Но он оттолкнул её от себя, смерил презрительным взглядом и ушёл.
Женщина осталась стоять на дороге, промокая под проливным дождём. Плечи её были приподняты, руки сложены на груди точно в мольбе, а взгляд уставлен перед собой, словно она всё ещё стояла не одна. Во всех её чертах читалось тяжёлое горькое чувство: она была несчастна. Марчелло видел это. Он был в этом уверен, потому что каким-то немыслимым образом сумел сам пережить происходящее в её душе. Может попугаю это только представилось. Может он выдумал эту свою убеждённость, но сочувствовал страданиям незнакомки искренне, точно это он, отвергнутый, стоял под дождём, провожая глазами того, кто жесток, но бесконечно дорог сердцу, того кто уже не вернётся, сколько его не жди.
Это было печально, настолько печально, что какаду хотелось кричать, хотелось исторгнуть из себя мучительное одиночество, которое до удушья стискивало его изнутри.
Марчелло знал его. Он бывал одинок… О, как же долго он был одиноким!
Но это! Это было одиночество отвергнутого сердца, иное одиночество, и душило оно куда мучительнее и куда больней, чем любое другое!
Чувствуя его нарастающую силу, попугай смотрел на женщину в надежде, что боль ему только чудится и что там, внизу, незнакомка не ощущает ничего подобного, а лишь растеряна и сейчас уже поймёт, как сильно вымокла и поспешит домой. Но она не двигалась с места.
Женщина продолжала стоять и смотреть перед собой, чуть вздрагивая от хлёстких дождевых капель. Внезапность момента расставания прошла, и понимание случившегося начало складывать в её голове картину действительности. Там она была одна, а ушедший в дождь мужчина шёл где-то совсем далеко и по той дороге, от которой не вело ни одной тропы обратно к дому на
