квадрате, обрамлённом глициниями, стояла Кьяра.
– Сегодня тебе придётся побыть дома,– виновато сказала она и сняла клетку с крюка.
Попугай и опомниться не успел, как очутился на подоконнике с обратной стороны окна.
Плотно задвинув одну из рам, Кьяра оперла руку на вторую и задумалась. Она не видела испуганного взгляда Марчелло, и всё же медлила, как будто слышала беззвучные мольбы какаду остановиться и не запирать его среди стен. Женщина несколько секунд молчала, размышляя, а потом одёрнула штору в сторону, распахнула окно и сказала:
– Оставлю открытым. Смотреть на дождь не слыша его- всё равно что есть безвкусный шоколад. Как думаешь?
Кьяра подмигнула какаду и подвинула клетку так, что одна её половина осталась за стеклом, а другая стала открыта свежему преддождевому ветру, звукам и запахам улицы.
– Не грусти,– снова заговорила она,– Вечных дождей не бывает. Тучи прольются, и выйдет солнце,– Кьяра вдумчиво замолчала,– К тому же,– продолжила она спустя миг,– У дождя есть преимущество: он не слепит глаза. А значит, пока он идёт, мы можем видеть больше и замечать то, чего не замечали в солнечном свете.
Кьяра посмотрела на Марчелло. Он тоже посмотрел на неё. Женщина точно знала, о чём говорит, а попугай только догадывался и ждал, что она продолжит и всё ему объяснит. Но Кьяра больше ничего не сказала, а только загадочно улыбнулась и ушла.
На подоконник упали первые дождевые капли и тут же исчезли, просочившись в трещины его каменной поверхности. За ними упали ещё несколько, одна за другой, по- очереди, а потом всё прекратилось, будто бы небо прощупало каплями город и передумало лить на него дождь. Воцарилась тишина. Все звуки как по команде смолкли, и какаду отчаянно захотелось спрятаться. Что-то невидимое, но невообразимо огромное приближалось, заставляя город сникнуть и замолчать перед его величием, а Марчелло чувствовал себя так, словно он один не успел отдать положенных почестей и остался вопиюще заметным. Медленно он отступил по жердочке за оконное стекло и только собрался повернуться к нему спиной, как вдруг и окно, и воздух, и само небо затряслись под ударом грома. Грянув оглушающим грохотом, он продолжился треском, стегая им пространство точно кнутом, а затем обвалился на землю металлическим гулом и сразу же стих. Над облаками, осветив их багряно- жёлтым заревом, замерцала молния. Витиеватым огненным остриём она прорезала облачный пласт, пронзила землю и вернулась обратно, а с неба, словно из прорванной молнией раны, полился дождь.
За восемь лет Марчелло видел много дождей и много раз слышал гром. Ливни стучались в окна и стены квартиры Симоны ничуть не реже, чем во все остальные, и так же как и везде обливали деревья, траву и землю, творили лужи и грязь. Попугай был равнодушен к ним. Вода проливалась и высыхала, а он всегда оставался лишь наблюдателем, неспособным ощутить дождь физически и поэтому был безразличным к его проявлениям. Для запертого в четырёх стенах какаду все явления по ту сторону дома были только картинкой. Он не мог вдохнуть ветер, что колыхал листву деревьев во дворе, не мог почувствовать хрупкость весенних цветов, не мог прикоснуться к снегу или познать, каким бывает дождь.
Попугай давно забыл, что чувствовал, когда видел всё это впервые. Рождённый в неволе он был пленником запертых окон и дверей и врядли мог что-то испытывать к тому, чего не мог узнать по-настоящему. По сути, за свои восемь лет, Марчелло не пережил ни одного из времён года. Все его зимы были похожи на вёсны, всякая осень походила на лето, а лето на зиму. В его комнате, в клетке, обращённой к занавесям закрытого окна, погода всегда была одинаковой. Менялась лишь картинка за её стенами, на улице, в том мире, о котором какаду ничего не знал.
А теперь… После долгих лет заточения в тени и незнании, следом за неожиданным освобождением и днями ошеломляющих открытий, пришёл он- сотни раз увиденный, но не пережитый ни единожды дождь. С громом и молниями он подошёл к открытому для него окну и, наконец, показал себя настоящего. Он был мокрым, шумным и свежим, совсем не таким, каким рисовала его унылая картина за стенами маленькой квартирки. Струи его стучали не сбивчиво и не тревожно, как бывало раньше в стекла двух запертых рам, а пели перезвоном по жестяным крышам, по тротуарам и скамьям, по листьям и травам, машинам и витринам большого города. Ветер, рождённый его движением, пах вымокшей почвой, остуженным асфальтом, пыльцой, сбитой с цветов, и еле уловимой тонкой сладостью, прозрачной, как сама дождевая вода.
Гром взбудоражил Марчелло. Услышав его раскаты так близко, какаду бросился на дно клетки и, прячась, прижался к поддону. Несколько минут он не мог осмелиться поднять глаза и сидел неподвижно, пока небесный грохот не прекратился.
Дождь тогда уже вошёл в полную силу. Что есть мочи он бил по каменному подоконнику, рассыпая капли по сторонам, и брызгал ими в Марчелло, будто подзадоривая его или дразня. Перья попугая намокли и потяжелели, и ветер от этого стал казаться ему пронизывающе холодным. Какаду понял, что ему всё же придётся обернуться к источнику шума, хотя бы для того, чтобы узнать в каком из углов своей клетки искать от него укрытия.
И он обернулся.
Дождь тут же обдал Марчелло брызгами и звонко заколотил косыми струями воды по оконному стеклу. Казалось, он смеялся над попугаем, но делал это не с издёвкой и не со злобой, а дружески, озорно заигрывая с ним, как со старым приятелем. Какаду же, запутанный своими чувствами, удивлённо таращил глаза сквозь дождевую завесу и старался осадить сбивающую его с толку тревогу.
Усилием для этого стало внимание, пристальное и напряжённое. Марчелло заставил себя вслушаться в шум и только тогда понял, что дождь не шумит, а звучит. Усмерив суету взгляда, он всмотрелся в падающую с неба воду и увидел, что она вовсе не громоздкая, крушащая всё на своём пути масса, а хрупкая ткань из водяных нитей, в которых нет тяжести. В ветре Марчелло уловил свежий травяной аромат, в сером цвете облаков- бархатную мягкость. Он увидел, что омытые водой стёкла окон стали прозрачнее, листья растений- зеленее, брусчатка площади залоснилась точно вощёная, и понял, что и сам он, вымокнув под дождём, очистился, если не от пыли, то от некоторых своих предубеждений наверняка.
Вернувшись на жёрдочку, какаду сел на той её стороне, что была открыта дождю, и начал с интересом смотреть за тем, как под ливнем менялся город.
Свет заплывшего облаками солнца сочился блекло, с трудом прорываясь сквозь их сгущенную толщу. Его силы были ничтожны,
