Помимо далеко не блестящих результатов экзаменов в личном деле приводились характеристики, которые давали ей прежние учителя. Они отмечали мягкий характер, старательность и добросовестность.
Мне не требовалось объяснения причин неуклонного снижения ее успеваемости. Причина значилась на самой первой странице.
Шаннон была жертвой буллинга.
В первый год учебы в средней школе ей обрезали волосы, стянутые в конский хвост. Ей было тринадцать. Виновные в этом преступлении отделались недельным отстранением от занятий. Серьезно. Неделя «каникул» за то, что варварски обрезали сверстнице волосы.
Девчонки.
Извращенки, больные на голову.
Как можно сосредоточиться на учебе, когда не чувствуешь себя спокойно?
Серьезно, что у этих девок с мозгами?
Что вообще там за школа и кто в ней преподает?
О чем, на хер, думали родители, продержав там дочь два с лишним года?
Чем дальше я читал, тем сильнее меня тошнило.
Инцидент на медосмотре, носовое кровотечение.
Приступ рвоты в школьном туалете.
Инцидент с клеевым пистолетом на уроке столярного дела.
Ситуация с ученицами третьего года, после занятий.
Еще один эпизод рвоты в школьном туалете.
Ситуация перед занятиями с ученицами четвертого года.
Отказ участвовать в школьном объединяющем походе с ночевкой.
Они там шутят, что ли, мать их?
Множественные случаи тошноты в школьном туалете.
Направление к школьному психологу.
Старший брат подает четвертую жалобу о буллинге.
Старшему брату следовало найти подруг своего возраста и заставить их повыбивать дерьмо из этих злобных девок.
Граффити на стенах туалета.
Нападение на школьном дворе. Старший брат отстранен от занятий.
Должно быть, старший сам со всеми разобрался.
Замкнутость, отмечаемая несколькими учителями.
Жестокое нападение, устроенное тремя старшими ученицами. Вызвана полиция.
Ноу щит, Шерлок.
Старший брат снова отстранен от занятий за вмешательство.
Исключена из школы по просьбе матери.
Охеренно вовремя.
Записи предоставлены по требованию директора Томмен-колледжа.
Нельзя сказать, что чтение меня ужаснуло, — это неподходящее слово для описания моих чувств.
И слово «взбешен» тоже не совсем подходило.
«Отвращение», «тревога» и «клокочущая ярость», кажется, больше годились для точной оценки.
Исусе, я как будто прочитал полицейский отчет о жертве домашнего насилия.
Неудивительно, что мать Шаннон сегодня на меня накинулась.
Я бы на ее месте еще не так себя повел.
Господи, теперь я еще сильнее злился на себя за то, что сделал ей больно.
Что за люди такое творят?
Серьезно, каких монстров растят в той школе?
— Ну как? — Голос Гибси вышиб меня из раздумий. Друг забрался в салон машины, воняя, как пепельница. — Узнал, что хотел?
— Да. — Я вернул ему папку и завел мотор. — Узнал.
— И? — спросил он, выжидающе глядя на меня.
— И — что? — вопросом ответил я, сосредотачиваясь на дороге.
— Вид у тебя злобный.
— Я в порядке.
С этим надо было что-то делать. Нажать на газ, потягать гири в тренажерном зале, что угодно, лишь бы сбросить напряжение, нараставшее в теле.
— Точно? — допытывался Гибси.
— Угу.
Я рванул со стоянки, включил вторую передачу, а затем третью, забив на знаки «Осторожно, дети!», — только бы поскорее выбраться на шоссе.
Иногда мы тренировались у меня дома, в гараже, переоборудованном под спортзал. Но сейчас я чувствовал, что мне полезнее будет потратить полчаса и поехать в настоящий спортзал.
Я понимал, что, прочитав содержимое папки, переступил серьезную черту и вторгся в личную жизнь Шаннон, но не жалел об этом.
Черт, я же понял, что она уязвима.
Я не придумал свои ощущения.
Боль в глазах Шаннон мне не приснилась.
Боль была там, была самая настоящая, я распознал ее и теперь могу что-то с этим сделать.
Могу не допустить повторения всего, что было в той школе.
Это не повторится.
Только не в мою, мать ее, смену.
6. Проснувшиеся гормоны
Шаннон
Я получила сотрясение мозга средней тяжести. Меня оставили в больнице на ночь, чтобы пронаблюдать, и до конца недели освободили от занятий.
Честно говоря, я бы лучше все эти дни провела в больнице или сразу вернулась в школу, потому что неделя дома, где отец цепляется к тебе по поводу и без, — изощренная пытка, которой не заслуживает ни один человек.
Чудесным образом мне удалось пережить эту неделю. Я безвылазно просидела у себя в комнате, всеми силами стараясь избегать отца и его буйных перепадов настроения.
Вернувшись в школу, я готовилась встретить ливень насмешек и издевательств.
Со стыдом у меня было связано много трудностей, порой он сковывал по рукам и ногам.
Весь день я держалась настороже, обливаясь потом и находясь на грани паники. Я ждала: вот-вот начнется что-то знакомое.
Но ничего не началось.
Если не считать нескольких любопытных взглядов и понимающих улыбок парней-регбистов, видевших меня без юбки, на меня не обращали внимания.
Я не понимала, как столь унизительное событие могло пройти незамеченным и не вызвать разговоров.
Это казалось бессмыслицей.
Никто и словом не обмолвился о происшествии на спортплощадке в тот понедельник.
Как будто вообще ничего и не было.
Честное слово, если бы не затянувшаяся головная боль, я бы сама засомневалась, что вообще что-то случилось.
Дни превращались в недели, а это молчание сохранялось.
О происшествии мне не было сказано ни слова.
Никто и рта не раскрыл.
В этой школе я не была мишенью.
И я обрела покой.
Со дня случившегося на поле прошел почти месяц, и я незаметно втянулась в школьную атмосферу. Клэр и Лиззи постоянно были рядом.
Я поймала себя на том, что с радостью жду очередной поездки в школу.
Это было самым странным поворотом в моей жизни, учитывая, что большую ее часть я школу ненавидела, но Томмен-колледж стал для меня почти оплотом безопасности.
Выходя из автобуса, вместо прежнего ужаса я испытывала громадное облегчение.
Я радовалась возможности провести время вне дома.
Радовалась, что никто не насмехается и не издевается надо мной.
Радовалась пусть и временной, но свободе от отца.
Радовалась, что семь часов в день могла дышать.
Я привыкла к обществу самой себя и со всем справлялась сама. Сидела одна за партой, одна ела… думаю, понятно, к чему я клоню.
Я всегда была одинока, так что недавнее затруднение или, лучше сказать, развитие моего социального статуса стало для меня полной неожиданностью.
Говорят, солидарность выражается в цифрах. Я в это твердо верила.
Рядом с подругами я чувствовала себя лучше.
Возможно, причина в подростковой тревожности, а может, это следствие моего прошлого, но мне нравилось, что больше не надо входить в класс одной, что всегда рядом с тобой сидит кто-то близкий, кто скажет, что после еды у тебя что-то застряло в зубах.
Подруги и не подозревали, как много значит для меня их дружба. Они оказывали мне постоянную поддержку, в которой я отчаянно нуждалась, а в моменты панической неуверенности служили защитным барьером.
На уроках в прежней школе я так напрягалась и тревожилась, что ничего не успевала в классе, а потом дома до позднего вечера наверстывала упущенное.
Без постоянного ожидания атаки со стороны одноклассников я шла почти вровень с остальными, втягивая знания, как наркоту.
