Не на нее.
Мне не нравилось, я просто не выдерживал, когда он говорил о ней такие вещи, и я не собирался это терпеть.
Ее беззащитный взгляд не давал мне покоя, ломая последние шаткие барьеры самообладания.
— Когда я что-то говорю своей команде, — продолжал я, уже рыча, потому что вспомнил сиротские синие глаза и утратил способность хладнокровно рассуждать, — когда я предупреждаю всех и тебя в том числе, чтобы оставили эту несчастную девчонку в покое, я жду, что ты меня услышишь. И подчинишься. А вот дерзостей и упрямства не жду. — Из горла Ронана вырвался сдавленный звук. Я немного ослабил хватку, но руку не убрал. — Все понял?
— Да пошел ты! — выдавил Ронан, хрипя и брызгая слюной. — Ты не можешь мне приказывать. Ты мне не отец! — все тем же хриплым голосом заявил он.
Засранец.
Даже сейчас он бросал мне вызов, зная, что не выиграет.
— На поле, сучонок, я твой отец. — Я мрачно улыбнулся и посильнее надавил ему на горло. — Ты этого не понимаешь, поскольку ты высокомерная, самовлюбленная шкодливая скотина. — Я надавил еще сильнее. — А вот они понимают. — Другой рукой я указал на игроков. Все они смотрели на нас, но никто не вмешивался. — Каждый из них понимает. Они знают, что к чему. Они все знают, что ты в моей власти, — уже спокойнее добавил я. — Если ты, мелкий, будешь и дальше испытывать мое терпение, я не посмотрю, кто у тебя родственник, и из команды ты вылетишь. А если только ты окажешься рядом с этой девчонкой, тебя сам Бог не спасет.
Решив, что достаточно напугал отморозка и он понял мои доводы, я убрал пальцы с его горла и отошел.
— Ну что? — Я скрестил руки на груди, глянул на него и спросил: — Теперь тебе понятно?
— Угу, — прохрипел Ронан, продолжая метать в меня молнии.
Я не возражал.
Пусть мечет сколько хочет.
Он может сделать куклу вуду, похожую на меня, и сплошь исколоть иголками. Или до конца дней ненавидеть меня всем нутром. Мне было плевать.
Мне требовалось его подчинение.
— Я понял, — процедил он.
— Пай-мальчик. — Я с усмешкой потрепал его по щекам. — А теперь двигай отсюда.
Ронан что-то бормотал о своих дурных предчувствиях, но меня это уже не трогало. Пусть себе бормочет. Я отправился в опустевшую душевую, чтобы горячей водой ошпарить и смыть накопившуюся внутри злость.
— Джонни, можно тебя на пару слов? — спросил Кормак Райен, одиннадцатый номер, наш левый крыльевой.
Он вошел в душевую следом за мной. Я уже собирался снимать шорты. Услышав вопрос, я резко обернулся и раздраженно посмотрел на него.
— Это может подождать? — напряженно, сквозь зубы спросил я, смерив его взглядом.
При виде Кормака утихшая злость вспыхнула снова. Я прекрасно знал, о чем он намерен говорить. Точнее, о ком.
О Белле.
Говорить следовало несколько месяцев назад.
А сейчас, да еще при моем настроении, шансы на то, что мы ограничимся разговором, были невелики.
Похоже, Кормак это понял, поскольку кивнул и отошел к двери.
— Ладно, не буду мешать, — ответил он, сглотнув. — Поймаю тебя в другой раз.
— Да, — равнодушно бросил я, провожая его взглядом. — Как-нибудь.
Я тряхнул головой, разделся и зашел в душевую кабину.
Повернув на себя хромированную лейку душа, встал под ледяную воду и ждал, пока она нагреется.
Уперся ладонью в кафельную стену, опустил голову и сокрушенно выдохнул.
Новой разборки мне не надо.
Первостепенно провести сезон без неприятностей, даже в этой сраной школьной лиге.
Драки с товарищами по команде не улучшат мою репутацию.
Хотя кулаки чешутся.
Когда я вылез из душа, парни давным-давно разошлись по урокам. В раздевалке я остался один.
На занятия я не торопился: предпочел набить желудок едой и добавить сверху протеиновый смузи. То и другое у меня было с собой.
Только закончив есть, я заметил лежащий на сумке голубой пакет со льдом. К пакету была прикреплена записка: «Охлади яйца, Кэп».
Долбаный Гибси.
Мотнув головой, я снова плюхнулся на скамейку, завернул пакет со льдом в старую футболку, распахнул полотенце и сделал ровно то, что было написано.
Закончив морозить яйца, я нашел лучшее время, чтобы уделить внимание своим хроническим травмам, больше всего из которых беспокоил жуткий шрам в паху.
Кожа там набухла, горела, чесалась и выглядела просто отстойно.
Получить травму и продолжать играть — обычное дело для парня в моем положении. Я держался восемнадцать месяцев, и все это время мне становилось только хуже. Наконец я перестал упираться и в декабре согласился на операцию.
Провести четыре дня в больнице, лежа на спине и корчась от боли, потому что подцепил инфекцию, было уже херово, но последние три недели послеоперационной реабилитации стали сущей пыткой.
Врач утверждал, что мое тело успешно выздоравливает. Он выписал меня, разрешив тренироваться и играть; в основном потому, что я нагло соврал о своем состоянии, но кровоподтеки и неестественный цвет кожи вокруг моего «хозяйства» надо было видеть.
И там все адски болело.
Член, яйца, пах, ляжки.
Все вопило от боли.
Каждую секунду.
Не знаю, что причиняло яйцам больше боли: травма или необходимость кончить.
Помимо родителей и тренеров о подробностях операции знал только Гибси. Отсюда и его пакет со льдом.
Он был моим лучшим другом с тех пор, как мы переехали в графство Корк. Этот переросток с лохматыми каштановыми волосами имел склонность трахать девиц из школьной администрации, а от его пофигизма меня корежило, но я знал, что могу на него положиться.
Он умел держать язык за зубами — потому я ему все и рассказал.
Иначе бы и рта не раскрыл.
Рассказывать о подробностях любой травмы всегда опасно, верный путь сделать больное место мишенью для команды соперников.
И, кроме того, об этой травме говорить было стыдно.
По природе я уверенный в себе человек, но ходить с неработающим членом и не знать, когда это закончится, значит подвергать самооценку серьезному испытанию.
Я уже счет потерял медицинским спецам, которые за последний месяц тыкали в мои яйца и мяли их; разумеется, никакого удовольствия мне это не доставляло.
После операции я оклемался быстро. Проблема была в другом: каждая эрекция сопровождалась чудовищной, обжигающей болью.
Это знание досталось мне очень тяжело. Все случилось в одну из суббот, после сраного порномарафона, в результате которого меня отвезли в неотложку. Та еще поездочка.
Было это накануне Дня святого Стефана[18], через десять дней после операции. С самого утра я скулил от жалости к самому себе. А парни без конца слали мне эсэмэски и спрашивали, приду ли я в паб. Поэтому, улегшись в кровать, я включил порнуху, чтоб утешиться.
От голых сисек актрисы мой член пробудился.
Чувствуя легкий дискомфорт, я тем не менее порадовался, что он сохранил работоспособность, и начал дрочить, стараясь не касаться швов в паху.
Двух минут хватило, чтобы понять, какую жуткую ошибку я совершил.
Жуть началась перед самым оргазмом.
Яйца сжались, как всегда бывало, когда кровь устремлялась к головке пениса, однако мышцы бедер и паха свело судорогой, и не в хорошем смысле.
По телу разлилась жгучая боль, такая сильная, что я издал дикий крик и выблевал содержимое желудка прямо на постельное белье.
Такой боли я не испытывал никогда в жизни.
Единственный способ это описать — как будто меня без конца лупили по яйцам и одновременно тыкали в член раскаленным прутом.
А на экране актриса с силиконовой грудью уже громко вопила: «Глубже! Сильнее!» — ее вопли возбуждали и лишали всех шансов избавиться от стояка.
Я рухнул с кровати и на четвереньках пополз к телевизору с намерением заехать кулаком по экрану.
И тут в комнату ворвалась мама.
Кончилось тем, что ей пришлось помогать мне одеться, и в процессе, понятно, мне досталось и за стояк, и за порнуху. Потом она отвезла меня в больницу, где врачиха отчитала за «вред, причиненный самоудовлетворением».
