Когда я впервые увидел ее, сразу же, с первого мгновения понял, что то, чего я еще ждал от жизни, – сбылось. Но я не ожидал, что судьба будет так добра ко мне, ведь я никогда не отличался разборчивостью и ко всему относился по-философски.
Думал так: если у меня есть хорошие друзья, хорошее образование, ум, возможность видеть мир – стоит ли требовать от судьбы еще чего-то?
У меня были подруги. С одной мы встречались со студенческих лет, и я, как человек порядочный, честно собирался предложить ей «руку и сердце». Все шло к тому. Мне оставалось провести этот судьбоносный разговор, а я неизвестно почему оттягивал время. И, почти как сейчас, искал удобного случая. А потом, в последний момент, ситуация казалась мне то забавной, то банальной, то совсем уж «мыльно-сериальной».
Время шло. Мы просиживали в ресторанах или перед камином определенное количество отведенных для торжественного предложения часов, я держал в кармане бархатную коробочку с кольцом и, в очередной раз, наблюдая за собой со стороны, не мог преодолеть последний барьер, за которым мы окунемся в предсвадебную суету. В конце концов эта коробочка полысела и утратила свою привлекательность. А я все оттягивал время.
Теперь я понимаю, почему это происходило: я ждал другую.
В этом ожидании не было коварства по отношению к моей давней подруге. Я не был подлым, неверным или неуважительным к женщинам. Нет. Я сам не знал, почему не могу наконец вытащить из кармана эту коробочку с кольцом. Думаю, она бы обрадовалась и такой – потертой и облысевшей. Ей было бы важно только ее содержимое!
Теперь я точно знаю: человек, который не женится, который вот так медлит неизвестно по каким причинам, для женщины неочевидным, – такой человек подсознательно «ждет другую». И это подсознательное ожидание вызывает множество причин, тормозящих окончательное предложение. Скажем, однажды, когда мои губы уже нашли соответствующую артикуляцию для того, чтобы произнести соответствующие слова, я неожиданно почувствовал удушающий аромат ее новых духов. Он застал меня именно в этот момент, ударил в ноздри и вместо нужной фразы, к которой я был почти готов, я спросил:
– У тебя новые духи?
И этого было достаточно, чтобы этот вечер для нее закончился.
Я жалел ее, жалел и себя. Был уверен, что неспособен на большие чувства. И не знал, каким мерилом можно измерить глубину наших отношений.
Я знал, что мог бы прожить со своей верной подругой «и в горе, и в радости». Но этого мне казалось слишком мало.
До тех пор, пока я не увидел эту «другую». И всякая необходимость в поисках мерила любви отпала сама собой, ведь сразу в голове всплыла четкая и ясная мысль: вот женщина, за которую я могу отдать жизнь!
Хорошо, что при венчании священник не задает именно такого вопроса. Ведь ответить на него не так-то и просто, как сказать «да» или «нет» на все остальные.
Я и от себя не ожидал именно такого определения. Оно возникло спонтанно. Само по себе, как только увидел в толпе среди гостей своего товарища ее светло-каштановую голову.
Все в ней – от кончиков лакированных туфель до локона на макушке – красноречиво вещало мне: я та, которую ты ждал, оттягивая время.
Я тут же поддался этому зову и, как стрела, выпущенная наконец из тетивы, полетел ей навстречу, круша все на своем пути. Отталкивал людей, переворачивал подносы в руках официантов, наступал на шлейфы дам и лакированные туфли их спутников, даже оттолкнул ногой чью-то карликовую собачку. И вообще – перевернул мир, с треском распорол пространство, оставляя за собой выжженную землю, как снаряд, летящий в цель. У меня не было никаких сомнений в том, что она чувствует то же самое.
Мы начали разговор с середины – так, будто до этого уже успели обсудить миллион важных вопросов.
И именно тогда я наконец смог избавиться от той бархатной коробочки – с непринужденностью и легкостью, но не без тоски о стабильном и определенном будущем, от которого отказался в один миг. Перед тем как ринуться в неизвестное, я достал ее из кармана (я всегда носил ее с собой, надеясь на чудо, которое разблокирует мою нерешительность) и сказал своей спутнице:
– Если сможешь – прости.
И протянул ей украшение, которое теперь не имело для нас никакого другого значения, кроме знака дружбы и внимания.
А потом я с головой окунулся в другую жизнь.
Свадебная суета, которой я так боялся, доставила мне огромное удовольствие. Мы вместе согласовывали список гостей, выбирали наряды, обсуждали программу и составляли меню с таким рвением, будто заново создавали мир.
Я любил ее так, как не надеялся любить никогда и никого.
Девять лет, которые прошли, как один длинный и светлый день, я задыхался от счастья и восторга, бросая на нее взгляд, даже если она выходила из ванной комнаты с полотенцем на голове. Я не мечтал о детях – этой необходимой составляющей счастливой семьи. Я боялся, что не смогу полюбить их сильнее, чем ее. Что они отнимут у меня возможность любить ее так, как люблю сейчас. А это будет несправедливо по отношению и к ней, и к ним.
На десятый год стало известно о болезни. Это произошло случайно во время обычного профилактического осмотра.
– Что теперь делать? – спросил я у врача, старательно скрывая дрожь и отчаяние.
Он вздохнул, пожал плечами и посмотрел на меня с выработанным годами сочувствием:
– Сделайте все, чтобы ваша жена чувствовала себя счастливой…
Он не знал, что сделать это трудно.
Ведь все, что я делал до сих пор, только на это и было направлено.
Я мог бы продать все, что имел, вместе с душой и всеми внутренностями. Но знал и другое: она не выдержит всего, что будет происходить потом. Больничную суету, безнадежные операции, угасание, сочувственные взгляды и советы.
В одну из ночей, которые я теперь боялся тратить на сон, я решил, что не хочу тупо ждать конца – таким, каким он должен быть.
Проведя множество часов в слезах, как последний мальчишка, я понял, что отдать гораздо проще, чем забрать. Но никто не сделает это так нежно, как тот, кто любит…
Потом, когда я привык к этой мысли, как моллюск привыкает к раздражению в своих нежных внутренностях, начал лелеять и оттачивать детали. Пока моя идея – возможно, безумная, не показалась мне единственно верным выходом для нас обоих.
Мы начали вести роскошную и смелую во всех ее проявлениях жизнь.
Для нас перестало существовать все недозволенное.
Мы стали простыми, как звери.
Я носил в себе тайну, замешанную не на страдании и ожидании беды, а на едином желании сделать последние дни, которые мы проведем вместе, счастливыми.
Мы начали путешествовать. Пить лучшие вина, покупать все, что видели, выбирать все, что хотели. Все страницы «Камасутры» горели за нашими спинами, как детская азбука.
Это было счастье в чистом виде, если считать (как считают другие), что счастье – только одно мгновение на фоне обычных серых будней. Наше счастье было ежедневным и ежеминутным на фоне той жемчужной тайны, которая образовалась между нашими телами.
Мы шагали по пустыням и лесам, бродили по незнакомым городам, отыскивали самые дальние закоулки в мире. Рыскали по ним, как волки.
Внешне мы напоминали парочку благополучных людей, скучающих и предающихся шалостям и развлечениям.
Она делала все, что хотела. А я шел по ее следу – шаг за шагом. В поисках удобного случая. Их было немало для того, чтобы я привык и понял: мир полон подходящих мест.
И все они – невероятно красивые.
Однажды в Сахаре, куда мы поехали в сопровождении тщедушного проводника, нас застала песчаная буря. Мы отъехали уже довольно далеко. Подо мной был старый верблюд палевого цвета, с клоками ободранного рыжего меха на боках, она скакала на молодом белом, который все время оглядывался на нее, как, собственно, и я: она была невероятно хороша в бедуинском халате и полосатой шали, повязанной вокруг головы. Под нами стелился бело-розовый песчаный ковер с мелкими бархатными волнами, ровный, как дно моря в ясный день.
Кто скажет, что пустыня – некрасива, будет не прав. Бескрайнее волнистое пространство в заходящем свете солнца отливало нежно-розовым цветом. Тогда я понял еще одно: небо может быть розовым, а песок мягким, как вода. По предварительной договоренности с проводником мы скакали отдельно. Не так, как туристы, караван которых обычно ведут «на привязи» владельцы верблюдов.
Этого проводника мы вообще нашли сами в бедуинском селении. Он не имел никакого отношения к туристическому бизнесу и куда-то сразу исчез, заприметив на горизонте мерцание мелкой розовой пыли. Мы придержали ход своих верблюдов, а затем и вовсе остановились, чтобы подождать или разыскать его.
Мы стояли посреди розовой тишины. Странной тишины, в которой слышалось лишь нервное похрапывание животных. Почувствовали: эта тишина необычная. Заметили легкую дымку далеко-далеко на горизонте. Я не был осведомлен об особенностях пустынь, но это мерцание, которое быстро приближалось, показалось мне опасным. Я велел ей плотно замотать голову и лицо шарфом. И сам сделал то же, оставив лишь маленькую щелочку для одного глаза.
