Они поднялись на крыльцо. Никифор Матвеевич начал поочередно знакомить их с офицерами. Те с подчеркнутым почтением здоровались. Наконец эта процедура закончилась. Никифор Матвеевич спросил:
— Как понравилась дорога, господа? Фронта нет! Уверен: убедились со всей несомненностью. Промчались с ветерком… Пора, — произнес он без всякой связи с предыдущим и протянул руку.
Саженях в двадцати от них запела труба горниста.
Из-за низких строений, обступающих площадь перед господским домом, высыпали казаки. Голые по пояс чубатые парни с гоготом и веселой суетней, плеща воду себе на спины и шеи, начали умываться у больших водопойных колод. Площадь бурлила, как ярмарка в самый разгар.
Прошло с четверть часа. Одетые, в ремнях, с шашками и карабинами, казаки начали выводить на эту же площадь оседланных лошадей и выстраиваться рядами.
Шорохов невольно залюбовался этой картиной. Остальные компаньоны были в полном восторге.
Офицеры польщено улыбались.
— То ли еще увидите, господа! — восклицал Никифор Матвеевич. — То ли еще…
«Представлялись нам, будто большому начальству, — подумал Шорохов, — не трубили до приезда подъем… Да был ли подъем? Одни умывались, другие возле стреноженных коней во всей обмундировке стояли, — и только. Заблаговременно изготовились, чтобы по сигналу высыпать на площадь. Вполне может быть. Для утреннего подъема уже поздновато… И все это ради чего? Чтобы услышать от кого-либо из нашей четверки: „Спасибо. Благодарим“? И только?»
Он покосился на компаньонов. Те продолжали восторгаться.
— И знаете, господа, — сказал Никифор Матвеевич. — В селе наш полк встретили как ангелов-избавителей. Уверяю вас! В этой усадьбе, — он указал на широкую застекленную дверь, — была коммуна. Сами ушли. Никого и не выпорол.
— Так уж и никого? — хохотнул Варенцов.
— Зря, — добавил Нечипоренко.
Никифор Матвеевич с шутливой укоризной погрозил ему пальцем.
— Однако кого-то вы задержали, — утвердительным тоном сказал Мануков. — Солдат, комиссаров.
— Что вы, господа! Солдат мы отправили по домам в первый же час, — Никифор Матвеевич провел рукой по усам. — Пусть катятся, рассказывают всему свету про казачью доброту.
Мануков оживился:
— А оружие? Или его у них не было? Большевики воюют палками да камнями?
— Конечно, было, — подтвердил Никифор Матвеевич. — И конечно, мы его отобрали.
— Вот видите! Значит, не только палки да камни.
— Но винтовки тут же были розданы мужикам, — не слушая Манукова, продолжал Никифор Матвеевич. — Знаете, сколько их понаехало? И как узнали?.. Народу все отдано. Народу! — со значением повторил он.
— И вы в самом деле распустили красноармейцев по домам? — спросил Мануков.
— Всех до единого.
— Какой смысл? Не лучше ли было влить их в ваш полк? Не знали, как вести… э-э… агитацию?
— Бог мой! — Никита Матвеевич раскатисто захохотал. — Да будь ты хоть сто раз идейный, посидишь без воды и хлеба пять суток… Надеюсь, вы меня понимаете… Но — приказ по дивизии.
— А винтовки раздать крестьянам?
— Если бы только винтовки! — Никифор Матвеевич секунду-другую молчал, потом закончил сквозь зубы: — Что ни попадя раздаем, сучья мать. Райская жизнь стервецам. Все магазины разбили.
Нечипоренко испуганно глянул на него:
— Все магазины?
Никифор Матвеевич приятельски подхватил его за локоток:
— Не беспокойтесь, уважаемый. Частных магазинов тут не было. Так. Лавчонка какого-то кооператива. Вообще в Совдепии частные магазины редко где сохранились. С подлинной торговлей большевики покончили. Чего ждать от них? Варвары!
— Но как без торговли-то?
— Очень просто. Всем по осьмушке. И считают это высшей справедливостью. Впрочем, здесь-то… жалкие крохи. Вот когда захватили Тамбов!.. Муки там на складах, соли, сахара, чая — горы. Даже смотреть на все это стало противно.
Мануков встревожено уставился на Никифора Матвеевича:
— Тамбов? Вы его заняли? Никифор Матвеевич подбоченился:
— А как вы полагаете, господа? Что мы тут — шутки шутить? Эх, господа! Знаете, как мы через фронт шли? Поверите? Полевые кухни и те было приказано не брать с собой. Мой интендант всполошился: «Чем казаков кормить?» — «Воздухом, — отвечаю, — который будет на скаку в глотку врываться». А воздух-то жирненький… Зато теперь красные думают, что мы за сутки двадцать верст пройдем, а мы — семьдесят! Сто! Ищи! Догони!.. Одно непонятно: откуда у Советов столько добра? Им-то его из-за морей не везут.
Он умолк, смешавшись, как человек, который сгоряча сболтнул лишнее.
— Та-ак, — в наступившей тишине протянул Мануков. — И сколько вы в Тамбове раздали, скажем, зерна?
Никифор Матвеевич кашлянул в кулак, пригладил усы:
— Мелочного учета не ведем. Приказано отдавать все — отдаем. Но пока стояли в Тамбове, мой интендант стал брать на нужды полка по сотне с мужицкого воза. Давали с охотой: добра-то каждый раздобывал — только бы увезти! За сутки набрался мешок денег.
Никифор Матвеевич отвернулся к казачьему строю.
«Шашкой от плеча до пояса рубанешь — не охнешь. И спать потом будешь прекрасно, — подумал Шорохов, глядя ему в спину. — А вот разговоры вести… На это ты не очень-то мастер».
— Еще вопрос, — послышался голос Манукова.
С неохотой, не скрывая того, что разговаривать с Мануковым ему надоело, Никифор Матвеевич обернулся.
— Но ведь фронт за вами закрылся. И вас нисколько это не беспокоит?
Мануков простодушно улыбался. Шорохов знал: так он маскируется, задавая самые важные для себя вопросы. Однако Никифора Матвеевича выражение мануковского лица сбило с толка. Он беззаботно махнул рукой:
— Какое там! Вы же проехали.
— В оперативном смысле закрылся, — с нажимом повторил Мануков. — Сужу по звукам стрельбы на флангах. Ночью я слышал.
«Вот как? — про себя удивился Шорохов. — А я тогда думал, ты спишь».
— Ну и что? — ответил Никифор Матвеевич. — Мы-то ведь дальше идем, — он изумленно огляделся вокруг и добавил. — Сколько на фронтах бились! Каких добрых казаков положили! А выходит, только прорвись в красный тыл — и пойдет…
«Так просто? — подумал Шорохов. — Прорваться — и все?»
— Прошу прощенья, — обратился он к Никифору Матвеевичу.
— Бога ради! — отозвался тот.
— Кто мы такие, вам, конечно, известно.
— Да-да. Вызывали в штаб корпуса: «Едут купцы. Окажите содействие».
— Прекрасно. И вот что будет, если кто-либо из нас попытается приобрести у вашего войска трофеи? Хотя бы немного.
— Ни в коем случае. Строгий приказ. Только раздавать.
— Но чем это вызвано?
Никифор Матвеевич снисходительно усмехнулся:
— Вы имели честь служить в армии? — Нет.
— Потому и осмеливаетесь подобным образом спрашивать. Приказ отдан — не рассуждать!
— Но вы сказали, что через фронт шли даже без полевых кухонь.
— Ну… Ну… Не совсем так.
Шорохов понял: Никифор Матвеевич кривит душой, и ему, человеку прямолинейному, это неприятно.
— Но шли-то без провианта. Теперь приходится забирать на полковое довольствие какую-то часть захваченного, и за это вы денег никому не платите.
— Помилуйте! Кому платить? Оно у большевиков ничье.
— Но разве не может случиться, что вы заберете на нужды полка долю большую, чем требуется?
— Все проще, — вмешался Мануков. — Вы неправильно ставите вопрос. Вдруг придет приказ выступать. Срочно. Для быстроты передвижения снова с самым облегченным обозом. Опять без кухонь, как изволите говорить.
— Полевых кухонь и сейчас у нас нет, — решительно ответил Никифор Матвеевич. — И не жалеем. При наших-то переходах… Висели бы они у нас, как кила. А все остальное… Мне о таких случаях не докладывали. Право, не знаю. Это забота интендантского офицера.
— Но вопрос можно поставить и шире, — настойчиво продолжал Мануков. — В захваченных вами складах наверняка есть имущество, которое простому народу не нужно, находится за пределами его потребностей. Допустим, детали машин, слитки железа. Судьба их…
Никифор Матвеевич не дал ему договорить:
— Совершенно вас понимаю. Сжечь? Взорвать при отходе? Да-да… Указаний на этот счет нет.
— Позвольте, — вступил в разговор Варенцов. — Уже отходить?
— Нет, господа, нет. Это я к слову… Но обо всех остальных подробностях побеседуйте с Евгением Всеволодовичем, — Никифор Матвеевич указал на лысого офицера, стоявшего тут же. — Он интендант, пользуется полным моим доверием.
Варенцов и Нечипоренко с двух сторон подступили к этому офицеру, однако Никифор Матвеевич распахнул застекленную дверь:
— Господа, завтракать! Святой час. Все дела после.
«Но ведь все это в глубоком красном тылу!» — с отчаянием подумал Шорохов.
