Эврар, сидящий в углу, лишь качал головой, видя, что княжна слишком пристально смотрит на этого беспутного дружинника. А когда Горлунг, словно невзначай, провела тонкими пальцами по щеке Яромира, по белесому шраму, рында лишь вздохнул. Не к добру всё это, не к добру….
В это время дверь в покой отворилась и вошла одна из девок теремных вместе с высоким темноволосым мужчиной. Девка теремная, не глядя на княжну, промолвила:
— Князь Торин велел, чтоб рука воина зажила.
Горлунг усмехнулась: князь велел, чтоб рука зажила. Вот оно её положение, она такая же девка теремная, как и та, что привела дружинника, у неё лишь есть знания, что можно использовать во благо, а не было бы их, так же с подносами, да тряпкой бегала. И так Горлунг стало горько от этого, что, не удостоив воина приветствием, она кивнула ему на лавку подле стола. Девка теремная, увидев, что более не нужна здесь со всех ног побежала из покоев княжны.
Олаф, подняв взор на целительницу, потерял дар речи. Ему казалось, что никого прекраснее он до этого не видел. В прошлом осталась его светловолосая жена, теперь не она властительница его сердца, и, глядя, в черные глаза Горлунг, Олаф понял, что пропадает, совсем, навсегда.
А княжна, не заметив волнения воина, равнодушно посмотрела на него, волосы мужчины были еще мокрыми после бани и топорщились в разные стороны, глаза сине-зеленые, холодные, словно вода морская, смотрели жестко, ища, по мнению Горлунг, недостатки в ней. А их она знала и сама, чай не Прекраса, красотой немыслимой не блистала.
Указав ему, место возле стола, Горлунг отрывисто сказала:
— Показывай рану свою, дружинник.
Олаф, неплохо знавший язык славян, пожил на стол правую руку. Она болела у него давно, после того, как он устроил кровавую резню в одной из славянских крепостей. Из той сечи он вышел целым и почти невредимым, лишь порез неглубокий был на руке, но день ото дня пустяковая рана болела всё больше и больше. Олаф уже отчаялся, не раз и не два гибли воины от таких мелких ран. И когда Олаф спросил князя Торина, нет ли у него во дворе знахаря, тот сказал, что его руку посмотрит Горлунг. Олаф, ожидавший увидеть старуху — целительницу, был приятно поражен, увидев молодую красивую женщину с такими прекрасными глазами. Про себя он решил, что это рабыня, и он попросит князя продать её ему, уж больно понравилась Горлунг сыну Ингельда.
Олаф уже представлял, что сегодня же выкупит знахарку и будет делить ложе этой ночью с ней. Улыбаясь, следил он за тем, как ловко движутся руку Горлунг, как опускаются её черные ресницы, когда она моргает, как причудливо скользит ткань домашнего грубого платья по её тонкому стану стоит ей лишь повернуться в сторону.
Княжна, развернув грязную повязку, которой была замотана рука воина, увидела распухшую и покрасневшую рану. Покачав головой, Горлунг осторожно ощупала воспаленную кожу вокруг раны, воин вздрогнул.
— Надобно вскрыть рану, чтобы вышла хворь. Будет больно, но иначе нельзя, — сказала княжна.
Олаф кивнул, в тот момент, он позволил бы ей все, что угодно, а она попросила лишь вскрыть рану.
Княжна достала из стоящего рядом сундука тонкий нож, тряпицы, котелок и миску. Налив из кувшина воды в котелок, она добавила туда пучки каких-то трав, после чего повесила котелок на специальный крючок над очагом. В миску Горлунг положила немного барсучьего сала, сухих цветов ромашки, тысячелистника и быстро смешала всё это до образования кашицы.
Олаф глядел на её сосредоточенное лицо, хмурящиеся брови, темные полумесяцы ресниц, ему хотелось дотронуться до её косы, интересно, какая она на ощупь? Оглядевшись вокруг, он увидел, что покои обставлены скудно и бедно, платье на целительнице очень скромное, из самой простой ткани, после этого Олаф еще более укрепился в мысли, что она рабыня. Но ничего, он разодет Горлунг в шелка красные, голубые, золотые, только бы продал её Торин.
Тем временем закипела вода в котелке и Горлунг, сняв с огня его, бросила в воду небольшую тряпицу. Расстелила на столе полотнище, положив на него больную руку воина, спросила:
— Готов?
Олаф кивнул. В тот же момент, она быстро полоснула ножом по ране, затем еще и еще раз, она наносила небольшие надрезы по всей руке, там, где было воспаление. Из ранок в том месте, где был порез и откуда пошла хворь по руке, начал выходить гной. Горлунг надавливала на края ранок, чтобы как можно больше гноя вышло, когда из ранок пошла чистая кровь, княжна положила на руку тряпицу, смоченную в кипящем отваре, и меняла её трижды. Затем наложила на рану кашицу из миски и, забинтовав чистой тряпицей, промолвила:
— Придешь к вечеру, посмотрю на твою руку, наложу новую повязку. Только не забудь.
— Почту за честь, да благословят тебя боги, — молвил Олаф.
Княжна начала убирать тряпицы и нож в сундук, когда воин, дойдя, до дверей обернулся и спросил:
— Давно ты здесь у князя Торина?
— Давно, шесть солнцеворотов, — удивленно ответила Горлунг.
— Кто же учил тебя целительству?
— Бабка моя, — ответила княжна, она не понимала, зачем этот новый дружинник князя задает ей все эти вопросы.
— Как же ты попала сюда? Откуда ты родом? — вопросы сыпались из Олафа, как из рога изобилия.
— Я родом из Норейг. Князь приехал на родную землю шесть солнцеворотов назад и забрал меня у бабки, так я и оказалась на Руси, — повернувшись к сундуку, ответила Горлунг.
— Ты одна живешь в покоях этих?
— Нет.
— Супруг твой счастливый человек, — протянул Олаф, его разочаровала мысль о том, что у Горлунг есть муж.
— Я не мужняя жена, — процедила сквозь зубы княжна, её нервировали вопросы этого воина.
— Тогда с кем ты здесь живешь? Неужели ты княжеская наложница? — изумился Олаф.
Горлунг задохнулась от возмущения, вот к чему привело пренебрежение отцовское, принимают её за рабыню! Уж Прекрасу точно за бесправную рабыню никто бы не принял.
— Я — княжна Горлунг, дочь князя Торина, — четко произнося каждое слова, сказала она, — а живу я здесь со своей нянькой и рындой.
Олаф удивленно посмотрел на неё и попятился к выходу из одрины. Княжеская дочь, да, не быть ей его, не отдаст конунг Торин ему свою кровинку. О, боги, как он мог так ошибиться?
— Прости, княжна, не подумал, — только и молвил сын конунга Ингельда.
* * *
Вечером Олаф неслышно отворил дверь покоев княжны Горлунг, незамеченный хозяйкой он любовался её красивым профилем, гордым поворот головы, смоляной косой. А дочь Торина ощупывала лоб лежащего на ложе возле окна воина, и видел Олаф, как преображается лицо княжны, глядя на раненого, как робкая улыбка касается её губ. Но стоило только Горлунг увидеть, кто пришел в её покои, как исчезла улыбка с её уст, словно и не было её мгновения назад. Ревность и злость ужом шевельнулись в сердце сына конунга Ингельда Молчаливого, но он не промолвил и слова.
