поцелуй.
Этого мало, чтобы выбить меня из седла. Но я так и не смогла выкинуть из головы прикосновение твоих горячих рук, когда ты залез мне под рубашку, пока мы целовались, и я не смогла выкинуть из головы воспоминание, как я напряглась до кончиков пальцев перед поцелуем, и не смогла выкинуть из головы, как в твоих объятиях я чувствовала, что тебе не безразлична, и не смогла выкинуть из головы, как чувствовала себя, когда мы разговаривали: не потаскухой, не тупицей, а умной, забавной, единственной в своем роде. Понимаешь? Ты не выходил у меня из головы, ты мне даже снился – да, уже тогда – даже в ту ночь, когда мы с Роненом заночевали в школьном классе, а вокруг был потоп…
Как будто я разделилась на двух Морий. Одна делала все то, о чем я рассказывала тебе в третьем лице на камне: пела песни, пыталась быть соблазнительной, пыталась простить, пробовала все, чтобы сохранить мир в семье и спасти свой брак.
А вторая – бесстыдная, о которой я тебе не рассказывала, – уже тогда начала освобождать место в своем сердце для новой любви.
И чем больше Ронен отвечал мне молчанием, чем больше он от меня отдалялся, унижал меня, тем больше места в моей голове занимали мысли о тебе. И, чтобы не обижаться на него, я представляла нас с тобой вдвоем. Чтобы не чувствовать себя жалкой.
Но я не могла подумать, что мои фантазии воплотятся в жизнь так быстро. Ни разу. Даже когда Ронен разбил об меня зеркало после того, как я била его кулаками в грудь (я не все тебе рассказала, Омри: стыдно быть девочкой, которую бьют, а потом стать женщиной, которую бьют), и когда он играл со своим ножиком утром того дня, перед тем как разбился, и, повернув ко мне лезвие, сказал: «Я не знаю, что сделаю, если ты меня бросишь», – даже тогда я не боялась, что станет хуже. Думала, что я знаю, где для Ронена проходят границы и границы, которые за теми границами. И вообще, понимать людей – моя сверхспособность.
И только когда он нарочно поехал по обочине в тумане и стал кричать, что да, он сошел с ума, сошел с ума…
Только тогда я поняла, что и Роненов тоже два: домашний Ронен, который для меня предсказуем, и Ронен-путешественник, совсем другой.
И только тогда я закричала, не переставая крутить педали: «Я люблю тебя, Ронич, я никогда не брошу тебя, осторожно, не езди так, пожалуйста, не езди», но он не обернулся в мою сторону, не ответил, стал крутить педали еще быстрее, не отъехал от обочины, а, наоборот, взял еще правее, поехал там, где обочина уже стала крошиться, из-под колес у него полетели во все стороны комья грязи…
Тогда я подъехала к нему поближе, слегка повернув руль. Я точно знала, что собираюсь сделать: схватить его за капюшон, силой отволочь его на середину дороги, повалить, треснуть кулаком так, чтобы он потерял сознание, и потом привязать его к какому-нибудь дереву, навесить велосипедный замок и позвать на помощь – полиция, «скорая помощь», кто угодно, кто сможет помешать ему покалечить себя…
Но у Ронена-путешественника, как выяснилось, был другой план: как только я настигла его, он схватил меня за рукав и с силой потащил к себе…
Может быть, хотел, чтобы мы упали в пропасть вместе, а может, собирался только напугать – откуда мне было знать? Все это делалось инстинктивно, за десятые доли секунды…
Мне удалось высвободиться: удерживая руль только одной рукой, той, в которую он вцепился, другой я резко ударила снизу ему в запястье, и он отпустил мой рукав – и на секунду потерял равновесие.
Но, скорее всего, он не упал бы, если бы вторая Мор, бесстыдница, преступница, не толкнула его в грудь свободной рукой еще раз, намеренно. Это решило дело.
Он упал, и воцарилась полная тишина.
Я помню, как слезла с велосипеда, чтобы посмотреть в пропасть, но у меня закружилась голова, и я сделала шаг назад. Помню, что мой велосипед упал, потому что я не прислонила его ни к чему. Помню, как прошла до конца виража, чтобы увидеть, были ли свидетели произошедшего, но там никого не было, кроме стаи птиц. Да и они улетели. Помню, что снова пыталась подойти к пропасти. И снова у меня закружилась голова. Я села на мокрую землю. Искала в кармане телефон, чтобы позвать на помощь, и тут вспомнила: блин, телефон же у него. В рюкзаке, который свалился с ним в пропасть.
Дождь шел и шел, и земля подо мной превратилась в болото.
Но меня это вообще не волновало.
Я знала, что должна что-то делать. Встать, побежать, использовать все возможности. Но время шло – а мне так ничего и не удалось. Я только… Только встала и потопала по грязи.
У меня не было никаких мыслей. По крайней мере, мыслей по делу.
Только глубокое чувство, размером с пропасть, моего одиночества во вселенной.
Как будто все человечество вдруг вымерло, и осталась одна я.
Или наоборот: как будто отныне и навеки я буду бродить по свету, как Каин, с печатью на лбу, без права жить среди людей.
Едва ли когда-нибудь я чувствовала себя так одиноко, как в те мгновения, после того, как Ронен упал.
С другой стороны, из-за того что там никого, кроме меня, не было, я могла выбирать, какую версию случившегося рассказывать.
Теперь ты понимаешь, почему я так испугалась, когда его браться стали угрожать мне, что проведут повторное расследование, чтобы проверить то, что он писал им в мейлах? И почему я не хотела, чтобы ты оказался замешан?
Вот бы в истории нашего медового месяца рассказывалось о том, как муж сошел с ума, а жена терпела и все делала, чтобы его спасти, но просто не смогла. Именно так я пыталась изложить ее тебе (и себе) на плоском камне за памятником.
Но все было иначе. Как ты сам сказал, отношения – это джунгли. И на самом деле из-за его раны появилась рана у меня, а из-за моей раны раскрылась его старая рана, из-за которой раскрылась моя старая рана. И так – до тех пор пока я не сделала то, что сделала.
Доверяю тебе мою зловещую тайну (у тебя тоже такая есть?). Я не тупица. Я знаю, что ты сможешь использовать это письмо в суде, чтобы доказать мою вину. И молюсь, чтобы ты не
