кулак, раскрыл ладонь и пальцы[41] и произнес:
– Кое-что он рассказал мне о себе.
– О’кей, – сказал адвокат. – Попробуем что-нибудь сделать. Но для начала – вам письмо.
– Письмо?
– Его дал мне адвокат вашей подруги. Не знаю, как она убедила его передать вам письмо. В принципе, у него за это могут отнять лицензию. Скажите, как она выглядит, эта Мория, раз так действует на мужчин?
– Мор.
– В удостоверении личности у нее написано «Мория», как выяснилось. Вы не знали, что она из религиозной семьи?[42]
– Она это вскользь упоминала, было дело. Но я так понял, что она не особенно общается с семьей.
– Да уж ясно, что не общается.
– В смысле? Почему ясно?
– Когда ей было семнадцать, она пожаловалась в полицию, что отец бьет ее и сестер до полусмерти. Регулярно. Но вся семья – сестры, мать – встала на сторону отца. Отрицали. Утверждали, что она все выдумала.
– Ничего себе, – сказал я. И тут понял: так вот что она имела в виду, когда говорила про «сотрудника, который обнаружил растрату».
– Так что, она прям секс-бомба, да? – упорствовал в своем любопытстве адвокат.
– Не то чтобы, – ответил я – меня раздражало, что он так говорит о ней. Я подумал: однако у нее бывает такой взгляд, что тебе тут же хочется прижать ее к стене, а через несколько секунд она стыдливо опустит глаза, как старшеклассница из религиозной школы, и тебе уже хочется защитить ее от любого, кто захочет прижать ее к стене.
* * *
Привет, Несокрушимая Скала.
Пишу тебе, потому что у меня нет другого выбора, кроме как пуститься на этот риск.
Пишу тебе, потому что вся моя жизнь свалилась на меня, и я погребена под обломками, и единственная щель, через которую мне брезжит надежда, – это ты.
Знаешь, я собиралась, когда медовый месяц закончится, создать фонд. И назвать его «Дорожные рассказы». Идея состояла в том, чтобы волонтеры отправлялись в путешествие один на один с людьми, которые переживают кризис, и просто слушали их. Вроде «телефона доверия», но в дороге.
Теперь я думаю, что единственное путешествие, которое мне светит в ближайшие годы, – это прогулка между стен «Неве-Тирца»[43].
Мой адвокат сказал, что за убийство – даже если жертва провоцировала тебя – дают до двадцати лет.
Он сказал, что слишком много вещей против меня.
Криминальный шлейф, который тянется за мной, уж точно делу не поможет. (Когда руководитель театральной студии хотел заняться со мной виртуальным сексом, я купила галлон бензина и попыталась поджечь его «форд-фиесту». Я этим не горжусь, но и не раскаиваюсь.)
Если прибавить к этому историю со страховкой, фрагменты моей ДНК под ногтями у Ронена, мейлы, которые он посылал родным, – все выглядит очень плохо. И единственное, что может помочь мне в суде, – так говорит адвокат – это свидетельство, которое однозначно опровергает версию обвинения.
Я пишу тебе, хотя, скорее всего, ты сейчас думаешь, что я сволочь и манипулятор. Скорее всего, ты вспоминаешь все, что произошло с тех пор, как ты приехал на шиву, и думаешь, что я расставила тебе ловушку, что все было задумано с самого начала и тщательно спланировано, чтобы ты попался.
Я пойму, если ты себя в этом убедил. У тебя немало причин так думать. Но я хочу рассказать тебе другую историю. Даже если шансов, что ты захочешь выслушать ее, немного. Даже если шансов, что ты поверишь в нее, нет. Я хочу тебе ее рассказать просто потому, что это правда.
Если честно, то я по уши в тебя влюбилась, Омри. Я не планировала, что это произойдет. Новобрачная, которая отправляется в путешествие, не планирует подобных вещей. Но так уж вышло. И я здесь не властна. Я потеряла контроль уже тогда, когда села на кровать в твоем номере, как будто меня притащили к тебе на невидимой веревке и я не могла сопротивляться.
Из-за этого я убежала с шивы, чтобы встретиться с тобой (с ума сошла).
Из-за этого я занялась с тобой любовью на камне (полное безумие, но оно того стоило).
Из-за этого я развернулась на велосипеде и не поехала домой (я все еще не могла оторваться от тебя).
Из-за этого я хотела бросить тебя на заправке и дальше все делать одна (я поняла, что ты попадешь из-за меня за решетку).
Из-за этого я согласилась укрыться у тебя в квартире (я подозревала, что к нам нагрянет полиция, но хотела еще раз насладиться тобой).
И, если уж на то пошло, из-за этого и…
В глубине души я надеялась, что ты придешь на шиву, знаешь? Надеялась, что тебе так или иначе станет известно о Ронене. Но одновременно я боялась, что ты придешь, и на всякий случай решила, что шансов нет, с чего бы вообще тебе приезжать, а когда ты вошел в кабинет и слегка пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, я хотела броситься тебе навстречу и обнять тебя, но не могла, я же вдова. Я заметила, как ты разочарован, что я не уделяю тебе внимания. Не думай, что я не видела, как ты мнешь руками футболку, завязываешь шнурки, хотя они и так завязаны, снимаешь с волос резинку и снова собираешь их в хвост, утыкаешься в альбом с нашей с Роненом свадьбы, как будто тебе и правда интересно. Это было очень трогательно (я не пользуюсь словом «мило», чтобы в моем воображении ты не огрызался: «Какой я тебе милый!»). Ничего не поделаешь, замешательство идет высоким мужчинам. Если серьезно, несмотря на замешательство, ты не ушел, ты был упрям, остался сидеть – такой сильный, с широкими плечами, – и все это пробудило во мне ощущение, которое возникло у меня в комнате в Ла-Пасе, что в другой жизни мы с тобой могли бы…
Ну, тут уж, не прекращая разговаривать с коллегами по «телефону доверия», которые делали вид, что они мои подруги, я стала планировать нашу встречу на плоском камне…
Дело вот в чем, Омри: была еще одна причина, по которой я так хотела уехать из Ла-Паса, кроме надежды, что от этого станет лучше Ронену.
Я хотела убежать от тебя.
Когда я влюбляюсь, меня одолевает легкая слабость, как это бывает во время гриппа. У тебя так же или наоборот? Когда ты влюбляешься, ты становишься еще более сосредоточенным?
Я знала, что, если мы останемся в городе, я буду каждую ночь сбегать к тебе в хостел.
Я спросила себя: что было между нами? Два разговора и
