— Алик, черт бы тебя побрал, домой пора идти!
Ещё не успела остыть в жилах кровь от этого неожиданного зова, как из-за занавеса смиренно появился сонный Стилист, который в пыльном мраке сцены вспоминал своё школьное прошлое и уснул на куче мешковины, приготовленной для декораций народного театра. За восемь лет в этом рассаднике культуры ничего не поменялось. Он вспомнил зеленый занавес с небольшими дырочками, через которые артисты разглядывали зрителей в зале: кто пришел и сколько их. Зычный голос сторожихи ему тоже был знаком. Когда — то в роли Добчинского Юрик выходил на эту сцену в спектакле «Ревизор». Под старой фотографией, рассказывающей об этом событии, он увидел своё имя и фамилию.
Они вышли к подземному переходу через кольцевую, крепко держась за руки, будто боялись потерять друг друга. Юрик шёл посередине — между «мамой» и «воспитательницей». Его мучил вопрос:
«Почему мама называет меня Аликом? Ведь она точно знает, как меня зовут!»
Дома Стилист выждал момент, когда Евгения Ивановна пошла выгуливать Бекона, и таинственно сообщил Марусе:
— У меня в памяти появилось моё имя! Я не Алик! Я Юрий!
Растерянная Маруся вымученно улыбалась в ответ на это известие:
— Тебе нельзя сразу всё рассказывать. Вспоминай постепенно, — попробовала схитрить она.
Но тайна Алика-Юрика грозилась раскрыться немедленно.
— А кто Евгения Ивановна? Разве она не знает кто я? — ставил в тупик Марусю своими вопросами Стилист.
— Мы тебе расскажем твою историю очень скоро, потерпи немножко. Нагрузка большая на психику, надо маленькими порциями… — пробовала объясниться взволнованная Маруся. — Но самое главное — мы… твои родные, самые близкие.
Стилисту не нравились эти недомолвки, он чувствовал себя обманутым.
Когда Маруся рассказала Евгении Ивановне о допросе, который учинил ей Алик-Юрик, та насупила брови и жёстко сказала:
— Время работает против тебя. Если он вспомнит свои прежние увлечения — все потуги сделать его нормальным мужиком — ляснутся. Я потеряю его из виду и опять буду жить в этом большом доме с невыносимым чувством вины в полном одиночестве, а ты вернёшься в свою бухгалтерию в чёрном сарафане с бездарным кроем и будешь корить себя за то, что прошляпила свою судьбу.
— Но я не знаю, что мне надо делать, я не могу влиять на него, — огрызнулась Маруся.
До конца понять отчаяние Евгении Ивановны она не могла, а только восприняла резкий, безапелляционный тон, которым частенько пользовалась её мать, — вроде какая-то вина висела на Марусе за сложившиеся обстоятельства.
Тетка приблизила к ней лицо и шёпотом произнесла:
— Тебе его надо совратить!
Спустя день Стилист припёр Марусю к стенке под лестницей и снова потребовал объяснений. Евгении Ивановны дома не было, она уехала в Минск на разведку проверить: всё ли в порядке у племянника на минской квартире.
— Что ты про меня знаешь? Ведь что-то знаешь, я это чувствую. Почему молчишь? — агрессивно наседал он.
— Алик, приедет тётя Женя, сядем за стол и обо всём поговорим.
— Не называй меня Аликом! — угрожающе прошипел он, выставив вперёд указательный палец.
Маруся вздрогнула, и чувство страха обдало её холодком: разъярённый мужчина с пробитой головой оказался слишком настойчивым и непредсказуемым.
— Говори. Сейчас же!
— Я обещаю тебе, что всё расскажу. Завтра. Обязательно, — Маруся скользнула под его рукой, стремительно поднялась по ступенькам на второй этаж в свою комнату и закрылась на крючок. Прислонившись к двери, она слышала, как он поднимается по лестнице: не спеша и очень уверенно, что-то бормоча себе под нос.
Самодельный крючок из толстой алюминиевой проволоки выглядел ненадёжно. Дверь содрогалась от крепких ударов.
— Ты спряталась от меня! Значит, что-то скрываешь!
— Вижу, восстановился ты, дверь сейчас сломаешь.
— Сломаю!
— И что дальше?
— Хочу знать, кто я!
21. Квартиранты
Около одиннадцати тетка Юрика открыла своим ключом дверь в квартиру любимого племянника. Плотно задернутые шторы погружали его жильё в загадочный мрак. Громкий щелчок выключателя — и, неожиданно вспыхнувший свет, выявил, что тут кто-то есть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
С большой кровати, занимавшей почти всё пространство комнаты, на Евгению Ивановну мрачно смотрели два мелких глаза Юркиного дружка Гены. Он был не один. В одежде, разбросанной по полу, не наблюдалось ни одной детали женского гардероба. У кровати на полу стояла бутылка шампанского и блюдце с виноградом.
— Ну, привет, крокодил Гена, — не скрывая своей брезгливости победно произнесла тётя Женя.
Из-за Гениной спины раздалось испуганное:
— Здрассьти… Кто вы?
— Полиция нравов, — сухо ответила Евгения Ивановна и сделала пару снимков смартфоном.
— Отвернитесь, пожалуйста, мы оденемся.
Прихватив из коридора обувь гостей, Евгения Ивановна занесла ее на кухню и бросила под стул, на котором стояла грязная кофеварка. На столе валялись апельсиновые корки и две тарелки с остатками еды. Мусорное ведро не выносилось несколько дней. Открыла холодильник. Бутылки пива, сухая колбаса, сыр.
«Гости» надели куртки и топтались в носках в прихожей, вспоминая, где они оставили обувь.
— А шузы ваши — у меня, их надо заслужить, — с особым выражением произнесла тётя Женя.
Гена сконфуженно сопел, пытаясь сформулировать главный вопрос. Но Евгения Ивановна не желала ждать запуска его мыслительного процесса. Поэтому она сразу чётко определила задание:
— Квартиру убрать, посуду помыть. Ключ! — протянула она руку. — Вам отпускается на уборку 2 часа.
— Так много?
— Не так уж много для разнообразной работы по дому: надо помыть полы, пропылесосить, перестелить кровать, вытереть пыль, помыть ванную и туалет. Пока не сделаете всё «на пять» — отсюда не выйдете.
Она замкнула их на ключ и пошла в домоуправление договариваться со слесарем о замене замка.
Почтовый ящик распёрло от скомканных рекламных листов. Среди них Евгения Ивановна выловила длинный конверт с иностранной маркой. Да, для Юрика новостей из Минска было даже слишком много. В автобусе, держа на коленях дорожную сумку с одеждой и документами племянника, она с радостью думала о его «вычищенной» квартире. Гена там больше не появится.
22. Письмо
Евгения Ивановна вошла в дом как раз в момент, когда Стилист с истерическим напором ломился в комнату Маруси.
— Алик! Что случилось? — крикнула с порога.
— Не зови меня так! Я не Алик!
— Да, ты не Алик, а Юра, — быстро сориентировалась тётя Женя. — Вот письмо тебе принесла, Юра Латун. Это Маруся тебя Аликом назвала, когда спасала из психбольницы. Назвала, чтобы увезти оттуда под своей фамилией и придуманным именем. И чем плохо? Алик, Аленький цветочек, подарок! Ты ей по гроб жизни обязан. Никто ведь не знал, что с тобой случилось и где ты находишься, — спокойно объясняла тётка, поднимаясь по лестнице к разъярённому Стилисту.
Юрик обернулся к Евгении Ивановне, его руки со сбитыми костяшками безвольно опустились.
— Ты же испугал ее до смерти! Маруся, — позвала она, — ты жива там?
Дверь открылась, и бледная Маруся с заплаканными глазами протянула ладонь, на которой лежало кольцо, снятое на даче у беспамятного Стилиста и маленькая серёжка из его уха. Она готова была сдаться. Но Стилист смотрел на конверт, который протягивала ему тётя Женя, где стояло его настоящее имя!
В этом конверте могло находиться жуткое разочарование или «бомба», раскрывающая своей взрывной волной двери, куда заходить запрещено.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он долго смотрел на лист с текстом, хмурил брови.
Наконец поднял глаза:
— Нужен детальный перевод.
Евгения Ивановна беспомощно развела руками:
— А давайте на компьютере переведём, — робко предложила Маруся, — только мне надо, чтобы буквы подиктовали, я французского тоже не знаю.
Через два часа перевод был готов — корявый и впечатляющий: «Ваша оплаченная заявка на участие в международном конкурсе с коллекцией авторской одежды внесена в очередь номинаций, имея номер 12. Подтверждение отеля, встреча: вторник 14 марта сего года, регистрация не позже 15 марта. Директор Морис Дека».
