В 1901 году газета в Могилеве сообщила об участии солдат-евреев в торжественном внесении в синагогу свитка Торы, и в Главный штаб пришло анонимное послание: «Кто разрешил приносить в полк Тору? Зачем им она? Где будет храниться? Среди солдат пошли толки, что ее будут носить со знаменем. Поистине наступило жидовское время, русские люди перевелись, что ли?» Провели расследование, и командира части полковника Туркова, «преступившего пределы веротерпимости», с согласия Николая II отчислили в запас.
Российских евреев постоянно обвиняли в «систематическом уклонении от воинской повинности»; количество евреев, не являвшихся на призывные пункты, превышало уклонявшихся от службы христиан. Не всякий желал отдавать несколько лет жизни, а то и саму жизнь, по призыву властей, которые не признавали его полноправным гражданином дома и в армии, а по окончании службы требовали, чтобы он вернулся в черту оседлости. К концу девятнадцатого века Военное министерство выпустило обширный список должностей в армии, куда не разрешали допускать евреев и поляков – это были писари, оружейники, чертежники, машинисты, фельдшеры, рядовые крепостных гарнизонов, работники инженерных войск.
Положение еврейских солдат было непростым‚ и командир Волынского полка признавал: «Представьте себе еврея из небогатой‚ старозаветной семьи‚ внезапно водворенного в нашу казарму. Его манеры‚ его жаргон‚ его растерянность вызывают насмешки; всё кругом для него чуждо‚ дико и страшно. Его стараются поскорее «обломать» и ввести в обычный круг солдатских занятий‚ но при этом невольно нарушают его привычный обиход и его религиозный обычай. Иногда‚ в первый же день своей солдатчины‚ он принужден хлебать щи со свининой, участвовать на учениях в субботу… Он заброшен и одинок‚ душевное состояние его подавлено…»
Во время войны с Японией Главный штаб русской армии выпустил приказ: «Вольноопределяющиеся евреи и последователи других вредных сект не допускаются к держанию экзамена на звание прапорщика запаса». По окончании войны вольноопределяющихся‚ участвовавших в боях‚ произвели в офицеры‚ всех – кроме евреев. «Во вверенном мне полку… – вспоминал один из командиров‚ – надели офицерские мундиры все вольноопределяющиеся‚ среди которых были люди с мизерным образованием‚ с невысоким нравственным и умственным уровнем‚ преданные пьянству; были даже не побывавшие ни в одном бою. А рядом с этими вновь произведенными офицерами остался в старой солдатской шинели вольноопределяющийся-еврей с высшим образованием‚ участвовавший во всех боях‚ раненый и возвратившийся по выздоровлении в строй».
После войны в армии усилилась антиеврейская агитация‚ среди солдат распространяли газеты и брошюры против «жидов» – врагов русского государства. Их печатали и в подвале департамента полиции‚ а из провинции просили присылать побольше – «ввиду успеха воззваний к солдатам». «В солдатской компании‚ – отмечал современник‚ – еврей всегда предмет дешевого остроумия и глупого зубоскальства. Над кем и потешаться‚ если не над «жидом». Это тем соблазнительнее‚ что само начальство часто не прочь от скуки заняться «жидотрепанием»…»
В. Жаботинский писал в своих воспоминаниях о И. Трумпельдоре:
«Японцы круто наступали; почти все соседние сопки уже были очищены‚ во взводе Трумпельдора все старшие чины перебиты… Солдаты начали ворчать‚ стали ползти к выходу из траншеи. Трумпельдор стал у выхода с винтовкой и объявил: «Кто тронется с места – застрелю». Так и остались они в окопе‚ пока не опустела и последняя из соседних русских сопок. Тогда он солдат послал в крепость‚ но сам остался и полез на разведку: осмотрел профиль той местности и пришел к убеждению‚ что японцев еще можно прогнать. В это время увидел он на равнине‚ в стороне от огня‚ офицера в капитанских погонах морского дивизиона‚ с подзорной трубкой в руках. Трумпельдор спустился к нему и объяснил: если вызвать свежую роту и поставить ее там‚ то можно еще отобрать позицию назад.
– Верно‚ – сказал капитан. – Сбегай‚ голубчик‚ вон за тот бугор – там засела моя команда; скажи старшему офицеру‚ чтобы шли сюда.
Трумпельдор добежал до пригорка‚ на который сыпались японские снаряды‚ вскарабкался на вершину – и увидел‚ что морская команда‚ не выдержав огня‚ отступила: «только пятки мелькали». Он вернулся к капитану и доложил. Тот глубоко огорчился, сорвал фуражку‚ ударил себя кулаком по седой голове и застонал:
– Осрамили! Удрали – как жиды!
Трумпельдор подтвердил мне потом этот анекдот‚ очень весело улыбаясь…»
Во время октябрьских погромов писатель В. Короленко изо дня в день ходил на рыночную площадь в Полтаве‚ уговаривал крестьян не громить евреев. Священник Г. Гапон писал из-за границы в «Послании к русскому крестьянскому и рабочему народу»: «Отчего же ты‚ великий русский народ‚ народ христианский… распаляешься глухой ненавистью‚ лютой яростью против евреев‚ жидами тобою прозываемых? Отчего же в великие христианские праздники… недостойные дети твои беспощадно заливают еврейской детской кровью городские улицы‚ землю-матушку Божью‚ чуть не паперти церковные?.. Рассуди‚ крестьянский рабочий народ‚ и узнай‚ наконец‚ доподлинно – евреи ли твои враги лютые и будет ли конец твоей маяте каторжной‚ если бы они исчезли с русской земли до единого?.. Удержись‚ остановись же‚ русский народ‚ от погромов бедноты еврейской!»
После октябрьской амнистии 1905 года Гапон вернулся в Петербург‚ вступил в контакт с полицией‚ передавал сведения о революционерах‚ которые были ему знакомы. Эсеры не прощали предателям; П. Рутенберг заманил Гапона на пустую дачу возле финской границы‚ там ему устроили суд и повесили.
Голда Мейерсон (глава правительства Израиля Голда Меир) родилась в 1898 году в Киеве‚ в семье плотника Моше Ицхака Мабовича и его жены Блюмы. Она вспоминала: «Мне было тогда года три с половиной – четыре. Мы жили в Киеве, в маленьком доме на первом этаже. Ясно помню разговор о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас… Много раз в жизни мне пришлось испытать те ощущения: страх, чувство, что всё рушится, что я не такая, как другие. И – инстинктивная глубокая уверенность: если хочешь выжить, ты должен сам что-то предпринять. И еще я помню‚ слишком даже хорошо‚ как же мы бедствовали! Никогда у нас ничего не было вволю – ни еды‚ ни теплой одежды‚ ни дров. Я всегда немножко мерзла, всегда у меня в животе было пустовато».
Из еврейских газет и журналов.
«Крестьянский сход селения Новопетровска Херсонской губернии единогласно постановил исключить из общества и выслать в Сибирь четырнадцать крестьян‚ виновных в разгроме еврейских семей в октябрьские дни. Настойчивые просьбы земского начальника не изменили решение крестьян».
«В селе Архангельском Херсонского уезда шайка хулиганов… разбила окна в еврейских домах‚ испортила некоторые лавчонки‚ одних хозяев побила‚ других поранила… На другой день староста созвал полный сход… Крестьяне единогласно постановили потребовать хулиганов на сход и здесь же разделаться с ними по-свойски. Начался самосуд… «Уж так били‚ так били‚ – говорил после один из крестьян‚ – что десятому заказали больше не пакостить»…»
«В Луганске к местному еврею явился крестьянин и со слезами на глазах рассказал‚ что в погромные дни 1905 года он забрал у него швейную машину. С этого времени удачи будто бы совершенно оставили его‚ несчастье за несчастьем стало сваливаться на его голову. Наконец‚ от холеры умирают его жена и двое маленьких детей. Каждую ночь покойники приходят к нему и утверждают‚ что они умерли за его грехи. Крестьянин уверен‚ что если не отдаст швейную машину‚ он и сам умрет…»
Очерк сорок второй
Образование Союза русского народа. Первая Дума и погром в Белостоке. Вторая Дума. Массовое бегство евреев из России
В еврейском еженедельнике «Рассвет» появилась рубрика «Тревожное настроение»‚ где из номера в номер печатали сообщения о мелких погромах‚ грабежах и проявлениях антисемитизма. «Околоточный‚ шиворот и неприкосновенность личности‚ – мыслимо ли примирить эти представления?..»
1
Манифест 17 октября 1905 года не принес успокоения. С отменой цензуры появились газеты‚ призывавшие к борьбе‚ вплоть до вооруженного восстания; о том же говорили на многолюдных митингах‚ пользуясь обретенной свободой слова. В Финляндии началась всеобщая забастовка, в Царстве Польском – демонстрации с требованием независимости; бунтовали матросы в Кронштадте и солдаты во Владивостоке; на крейсере «Очаков» подняли красный флаг‚ и лейтенант Н. Шмидт телеграфировал в Петербург‚ что Черноморский флот «отказывает в повиновении правительству». В декабре 1905 года в Москве шли бои на баррикадах; войска подавили восстание‚ за десять дней борьбы погибло более тысячи человек. П. Столыпин, губернатор Саратовской губернии, писал жене: «Дни идут плохо. Сплошной мятеж в пяти уездах… Все жгут, грабят».
