— Тебе все хотелось отличиться. Вот и отличись. Но имей в виду: не сделаешь — придется отвечать. Строго спросим.
И закрутились дни безостановочной каруселью.
На время сева Сергея закрепили за самой дальней Стахановской МТС, которая обслуживала двадцать пять колхозов. Сутками пропадал он в поле. Иногда, возвращаясь на центральную усадьбу, заезжал ночью к матери. Сегодня он явился тоже далеко за полночь. Разбудил мать. Та, как глянула на него, запыленного, исхудавшего, всплеснула руками.
— Боже мой! Нетто можно так работать! Почернел весь. Глаза-то кочергой не достанешь — ввалились.
Сергей уже не улыбался, как раньше, когда был в комсомоле. Устало стянул запыленные сапоги. От него пахло полем, соляркой и терпким мужским потом.
— Спать хочу, — вяло произнес он. — Через три часа будешь вставать корову доить — разбуди меня.
— И не думай! Пока не выспишься — не пошевелю. Погоди немного — сейчас яишню поджарю. Умывайся пока.
— Не надо. Дай кринку молока.
Пил через край долго, звонко сопя в кринку. Тут же и уснул на лавке.
Едва солнце выпустило первый лучик из-за Марьиной березовой рощи и во дворах замычали коровы, он уже вскочил, опять бодрый и энергичный. Напоил коня у колодца. Потом засыпал ему зерна, побежал на речку. Белый слоеный туман висел над водой. Противоположного берега не видать, хотя он совсем рядом, и вообще, у речки ничего не видно, кроме самых ближних кустиков. Разделся. Потер ладонями грудь, руки, живот, размял мышцы. Постоял немного, оглянулся по сторонам, сбросил трусы. «В сырых трусах в седле потом ездить негоже». И бултыхнулся. Обожгло тело, как крапивой. Вынырнул, Крякнул восторженно и начал мерять саженками, крутиться волчком в воде. Низко над головой висел густой туман, и казалось, что купается Сергей в молоке. Стало тепло. Еще раз нырнул, долго греб под водой, вынырнул, отфыркнулся и поплыл к берегу. Когда уж нащупал дно и побрел, упруго рассекая животом воду, вдруг увидал между кустов Лизу. От неожиданности опешил. Лиза стояла босая, в ситцевом сарафанишке, комкая в руках передник, и не спускала лихорадочно блестевшего взгляда с Сергея. Этот взгляд, как током, хлестнул Сергея и пригвоздил к месту. Стояли так друг против друга не двигаясь, не отводя глаз.
— Лиза, отвернись я выйду, — наконец тихо попросил он.
— А я тебя не стыжусь, — улыбнулась она трепетной, какой-то не своей, медленной улыбкой. — Видишь, вот сама пришла…
И все-таки, когда он начал выходить из воды, закрыла лицо скомканным передником. Сергей подхватил трусы, встал за куст и торопливо стал их натягивать. Но движения его становились все медленнее и медленнее. И вдруг, влекомый необоримой внутренней силой, он решительно шагнул к Лизе, схватил ее судорожно, жадно.
— Сереженька… — выдохнула она, бессильно опускаясь у него в руках.
Потом, когда шагал по скользкой росистой тропинке, видел перед собой почему-то не Лизино лицо, расслабленное, с закрытыми глазами, а Митькино — ее мужа — улыбающееся, широкогубое, испачканное мазутом, подмигивающее прямыми коровьими ресницами: «Ты, Серега, на нас с Колей можешь положиться, не подведем…» Сергей досадливо поморщился. «Фу! Как теперь я буду ему в глаза смотреть?.. Угораздило же меня… Ух, какая я свинья! Какая свинья! Сергея передернуло.
— Замерз? — услышал он певучий голос. Поднял голову, увидел соседку, выгонявшую корову. — Нешто в такую пору купаются. Вешняя вода еще не прошла.
Сергей промолчал, толкнул ногой свою калитку. Навстречу ему поднял голову, заржал конь.
Сергей сел за стол у окна завтракать, когда Лиза рысью прогнала по улице корову вдогонку ушедшему стаду.
— Проспала, голубушка, пронежилась на ручке у мужа, — донесся голос соседки.
Сергея обдало холодом: «А если кто-нибудь видел — тогда в село не показывайся, и Лизке житья не будет…»
Не утерпел, спросил у матери:
— Как Лиза-то живет с Митькой?
— Да ничего вроде. Он ведь смирный, работящий.
Сергей поковырял вилкой яишню с салом — есть не хотелось, отодвинул сковородку, молча вылез из-за стола. Мать стояла у топящейся печи со скрещенными на сковороднике руками и печально смотрела на сына.
— Ты поешь, поешь! Может, молочка выпьешь?
Сергей отрицательно потряс головой. Стал надевать пиджак.
— Как у тебя дома-то? Как живете-то? Что-то ты смурной какой-то стал.
— Ничего живем, — нехотя ответил он и пошел седлать коня. Хотел вспомнить Ладу, но перед глазами поплыла непривычная, трепетная Лизина улыбка. И тут почувствовал Сергей, что стало легко в груди, будто расквитался за самую горькую обиду…
По селу тарахтели брички — трактористы и сеяльщики выезжали в поля. Его обгоняли подводы, мчавшиеся вскачь. Из них ему кричали что-то сельчане, приветствовали. Он тоже улыбался, время от времени помахивал рукой им вслед.
Около проулка столкнулся с теткой Настей, матерью Кости Кочетова. Остановил коня.
— Здорово, тетя Настя!
— Здравствуй, Сереженька, здравствуй, — улыбнулась она, заглядывая снизу вверх на сынова дружка.
— Что Костя пишет?
— Что пишет? — рассерженно повторила Она. — Ты много писал матери, когда учился? Так и он — за зиму три письма прислал, и то рада-радехонька.
— Вы уж его, теть Настя, строго-то не судите. Город — дел по горло… А как дед Леонтьич себя чувствует?
— Горе с ним. Чисто малое дите. Колобродит по селу. Намеднись собрал ребятишек и партизанскую войну устроил — армия на армию. А сам впереди с деревянным тесаком, только борода по ветру…
На конторском крыльце Сергея встретил председатель — отец Митьки Тихомирова — Дмитрий Дмитриевич. При Шмыреве он был колхозным счетоводом, а потом вдруг сделали председателем самого крупного в Стахановской МТС колхоза. Покойный Переверзев любил такие неожиданные выдвижения — послушные руководители обычно бывают из таких людей.
— Ни свет ни заря, а вы уж, Сергей Григорьевич, на ногах, — заулыбался он навстречу секретарю райкома. — Все заботитесь.
«Не только на ногах, — подумал Сергей, глядя на его лисью, улыбку, — но твою сноху уже обласкал в кустах и о ней позаботился», А вслух спросил;
— Сегодня сеять кончите?
— Должны, Сергей Григорьевич, должны закончить. На вчерашний день было девяносто два и три десятых процента.
Сергей спрыгнул с седла.
— Пойдемте в контору, прикинем, в какой бригаде сколько еще осталось.
Он первый неторопливым твердым шагом поднялся на крыльцо — не уступил председателю, который по годам в отцы ему годится. Какая-то беспричинная неприязнь давно таилась в душе Сергея к Тихомирову. Ничего тот плохого никогда Сергею не делал, с сыном его, с Митькой, выросли вместе, приятелями были, а вот не нравится ему старый Тихомиров и все. Было в нем что-то хитроватое, лисье и даже лицо такое же, как у патрикеевны, вытянутое вперед, с тонким, загнутым кверху носом. Приторной своей услужливостью они с петуховским Кульгузкиным очень были похожи друг на друга. И Сергей понимал, что они — наследие Переверзева, что такие и только такие ему нравились.
В конторе Сергей потребовал бригадные сводки.
— Бригадиры еще не уехали в поле?
— Нет еще.
— Позовите их всех сюда! — приказал и, к своему удивлению, не почувствовал неловкости от такого тона.
Пока по одному собирались бригадиры, на ходу отдавая распоряжения, переругиваясь с кладовщиками, тракторными учетчиками, Сергей изучал тщательно разграфленный лист ежедневного сводного отчета по севу с четкими, по-бухгалтерски виртуозно выведенными цифрами.
— За последние три дня темпы снизились, — проговорил он, не поднимая головы.
— Это, Сергей Григорьевич, получилось вследствие того, что семена не успеваем подрабатывать.
— До этого успевали, а сейчас не успеваете? — покосился он на председателя.
— Да вот, так получилось. Нехватка в людях образовалась.
— У вас семена в бригадах или в общем колхозном амбаре?
— В амбаре. Все вместе.
— Сейчас же закрыть контору — всех на ток. Конюхов всех — тоже. Пройтись по домам, стариков попросить: пусть все, у кого решета сохранились, придут, помогут подсевать вручную. Сегодня все сеялки должны работать без остановки дотемна… — Поднял голову. — Та-ак. Бригадиры все собрались? — окинул он глазами председательский кабинет. — Николая нет.
— Вон идет, — сказал кто-то, выглядывая в окно.
Сергей придвинул разноформатные листки бригадных
сводок, заглянул в них, спросил:
— У кого сколько осталось сеять?
— У меня больше всех, — сказал бригадир третьей бригады, — пятьдесят пять гектаров. Не управлюсь сегодня.
— Сколько сеялок? Один сцеп?
— Один.
— У кого меньше всех осталось сеять?
