— Сколько сеялок? Один сцеп?
— Один.
— У кого меньше всех осталось сеять?
— У Николая Шмырева.
— Он уж, должно, закончил.
В это время в кабинет вошел Николай.
— Ты кончил сеять? — спросил Сергей.
— Нет. А кто сказал?
— Сколько осталось?
— Тридцать пять,
— Перегони один сцеп к Ивану в третью бригаду.
Николай поморщился, буркнул:
— Пусть забирает.
— Кто сегодня еще не управится?
— Мне, Сергей, туговато будет, — медленно протянул бригадир из пятой. — Сорок семь осталось. Три сеялки не вытянут.
Сергей еще раз заглянул в разбросанные веером сводки, потом обвел глазами бригадиров.
— Давайте так договоримся, товарищи: мы тут люди все свои — кто первый отсеется, помогите Гриньке. Сорок семь он, конечно, не осилит одним сцепом. Договорились?
— Ладно, поможем. Пусть только он в другой раз свинью не подкладывает другим бригадам.
— Какую свинью?
— Он знает.
Сергей, подведя черту, хлопнул ладонью по столу.
— Значит, дело такое: хоть копыта на сторону, а сев сегодня закончить.
Бригадиры закивали, улыбнулись.
— Закончим, товарищ секретарь.
Сергей тоже улыбнулся:
— Ну, то-то! Смотрите, ребята, чтобы наш колхоз первым по эмтээс отрапортовал.
— Ты, Серега, лучше позаботился бы, чтобы эмтээс тракторы как следует ремонтировала, — поднялся бригадир четвертой бригады Игоня Волков. — Думаешь, почему я нынче так завалился? Из-за тракторов. В прошлом году зяби не напахали — из борозды их волоком таскали в мастерскую всю осень. И нынче то же самое. Валька тетки Лукерьин не успел плуги прицепить, а уж побежал в мэтэмэ с какой-то железкой.
— Хорошо. Я скажу директору. — И спросил, как обычно заканчивал подобные беседы Данилов — Ну, кому что еще неясно? Вопросов больше нет? — Сказал те же слова, что и Данилов говорил, а вышло как-то не по-даниловски, суховато, официально. И это почувствовал не только он, но и бригадиры — его вчерашние товарищи. Молча поднялись они и пошли из кабинета…
5
Домой Сергей попал через несколько дней — приехал ночью. Лада спала, разметав пушистые волосы по подушке. Он остановился у кровати, долго смотрел на нее, по-детски беспомощно и мило склонившую голову себе на плечо. Губы у нее были чуть приоткрыты, брови вздернуты. Казалось, сейчас она откроет глаза, полные радости, как просыпалась еще недавно, и засмеется. Но тут же вспомнилась Лизина улыбка, на душе стало мерзко. «Как же теперь быть-то, а?»
Лада, розовая от сна, лежит перед ним на белоснежной постели, как укор ему. У Сергея невольно вырвался стон. Он стиснул зубы, чтобы задавить его. «Что же делать? Как же жить теперь с ней? Расскажу все. Завтра же, утром же! На колени встану, буду просить прощения. Как же мог забыть ее такую… вот такую, как сейчас?..»
Утром Лада проснулась первой. Сладко потянулась под одеялом. И вдруг, будто кто-то толкнул ее — повернула голову. На полу, разбросив полушубок и прикрывшись плащом, из-под которого торчали ноги в грязных носках, спал Сергей.
У Лады выступили слезы — так ей было жалко его, так она соскучилась по нему. Она опустилась на пол у его изголовья.
— Сереженька… — зашептала она и стала целовать, размазывая свои же слезы на его лице. Брови его дрогнули, он открыл глаза, непонимающие, сонные. — Сереженька… милый… Как я истосковалась по тебе…
Она гладила его щеки и вроде смеялась, а слезы капали и капали.
«Как же сказать ей? Она так рада, — и вдруг… — Он прижал голову жены к своему лицу, чтобы она не смотрела ему в глаза. — Через столько страшных недель она наконец стала сама собой, стала прежней, а сказать ей такое — снова убить ее… — Он перебирал ее волосы, она замерла у него на груди. — Как быть? Сейчас сказать или потом?.. — Наконец он решил — Потом, в другой раз!..»
И чувствовал Сергей, скрывая от самого себя, что потом никогда уж он не скажет ей об этом. Случай с Лизой на берегу останется навсегда на его совести…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Время шло, дел у второго секретаря прибавлялось — не страдавший избытком энергии Шатров все загружал и загружал Новокшонова: «Раз уж ему так хочется — пусть везет!»
Разъездов Шатров не любил, отдал Новокшонову свою эмку, и вот Сергей сутками мотался по колхозам. В конце августа он решил посвятить денек петуховским хозяйствам. Объехал все поля — даже убранные — проверил качество косовицы, побродил по стерне, стараясь найти хоть несколько оброненных колосков, порылся в кучах соломы и, довольный, поехал к комбайнам, маячившим на грани с полями николаевского колхоза «Путь к социализму».
Здесь на краю полосы стоял ходок. Смирная, приученная лошадь неторопливо щипала траву. Завидев райкомовскую машину, от комбайнов тяжелой увалистой рысцой спешил председатель колхоза «Красные орлы» Кульгузкин. Сергей вылез из машины.
У Сергея сегодня было бодрое настроение. Хлеба всюду добрые, уборка шла дружно и, главное, он все больше и больше чувствовал себя хозяином в районе. Как к хозяину относились к нему и председатели колхозов.
Шатров сам себя добровольно отводил с переднего плана на второй. Вот и сейчас Кульгузкин, несмотря на свои немалые годы, запыхавшись спешит к нему, к Сергею, по кошенине.
Здравствуйте, Сергей Григорьевич, — еще издали улыбается он. — Давненько, давненько вы у нас не были.
— На этой пятидневка кончите уборку? — суховато спросил Новокшонов.
— Да, желательно бы, Сергей Григорьевич, желательно кончить-то, — Кульгузкин снизу вверх заглядывал в лицо секретарю выжидательно и преданно. — Ежели комбайны не подведут, непременно кончим. Все у нас рассчитано на это.
— Сколько намолачиваете с гектара?
— Пудов по сто с гаком, должно быть. Уж больно хочется нам, Сергей Григорьевич, занять тот павильончик-то на вашей выставке. Люди прямо спят и во сне видят. А уж работают…
* * *
Сельхозвыставка была любимым детищем второго секретаря.
В это лето на пустыре, на берегу Хвощевки строились павильоны на каждый сельский Совет, на каждую МТС. И только для победителя в соцсоревновании — павильон Почета — сооружался общими усилиями в центре выставки.
В него-то и метил Кульгузкин.
Сергей ответил уклончиво:
— Исполком будет решать. Выйдете по показателям в передовые — займете.
— Шибко уж хочется, Сергей Григорьевич. — Расплывшееся лицо его было умильно, только глаза в узких щелках смотрели проницательно, хитро. А голос мягко журчал:
— Вы бы посмотрели, Сергей Григорьевич, как люди работают! Себя не жалеют в работе. День и ночь на поле.
От этого неприкрытого, наглого выпрашивания почетного павильона и, стало быть, первого места в соревновании Сергею стало не по себе. Не попрощавшись, он повернул к машине.
«Надо же опуститься до такого… Неужели ему самому не противно?»
— Куда? — спросил шофер, тот же веснушчатый, молчаливый, чуть улыбчивый парень, который возил еще Данилова на первом райкомовском фордике.
— Поедем на николаевские поля.
Эмка рванула с места и мягко покатилась дальше по торному проселку.
После ареста Пестрецова в николаевском колхозе сменилось уже четыре председателя. Двое сидят в тюрьме — один, преемник Пестрецова, по пятьдесят восьмой статье, как враг народа, другой — Свиряев, пропил колхозного быка, а последних двоих просто выгнали колхозники. Сейчас председательствует Лопатин. Сергей редко встречался за последние годы с Федором — что-то так и осталось невыясненным между ними после тех далеких лет, сторонились они друг друга. Но сейчас просто необходимо было посмотреть николаевские поля. Ехать тут недалеко — поля соседствуют. Вскоре увидели вдали двуколку.
— Погоди, это вон не Лопатин колесит по полям?
— Он, — сказал уверенно шофер. — Будем ждать или поедем по кошенине навстречу?
— Подождем, если он к нам едет. А, может, вон к тем комбайнам — на дорогу выезжает.
Действительно, через несколько минут лошадь круто повернула вправо к комбайнам.
— Поехали.
Притормозили у приближающегося к концу полосы комбайна.
Сергей вышел навстречу.
На развороте агрегат остановился. Тракторист вылез на гусеницу, потянулся, посмотрел назад, на мостик комбайна, спрыгнул на землю, пошел к Новокшонову.
— Здравствуйте, — протянул ему руку Сергей. Тот глянул на свою замазанную, обмахнул ее о штанину, поздоровался. Подошел комбайнер.
— Ну как, товарищи, идут дела?
— Дела идут, — весело ответил комбайнер, толкнул в бок тракториста, словно призывая его поддержать. — Готовьте нам тот самый павильон, или как он там называется.
