Почему-то от этого ей стало еще хуже. Украсть духозаклинатель ради спасения семьи – одно, но отдать его тем самым ревнителям, которых Ясна презирает? Это выглядело куда более серьезным предательством.
Вот и очередное сложное решение. «Ну ладно, – подумала она, – хорошо, что Ясна с такой решительностью взялась за мою подготовку именно к подобным ситуациям. Когда все закончится, я буду настоящим мастером своего дела…»
40
Красно-синие глаза
«Смерть на губах. Шум в воздухе. Копоть на коже».
Из «Последнего опустошения» Амбриана, строка 335.Каладин, спотыкаясь, вышел на свет, прикрывая глаза ладонью от палящего солнца. Его босые ноги ощутили, как холодный пол барака сменился разогретым камнем улицы. Воздух был чуть влажным, не спертым, как последние несколько недель.
Он держался рукой за деревянную дверную раму, ноги предательски дрожали, а руки болели так, словно он три дня подряд носил мост. Он сделал глубокий вдох. Бок должно было обжечь болью, но он почувствовал лишь легкую болезненность. Некоторые порезы были еще покрыты струпьями, но маленькие полностью исчезли. Голова у него была на удивление ясная и даже не болела.
Парень обошел казарму, с каждым шагом чувствуя, как возвращаются силы, хотя продолжал держаться рукой за стену. Позади шел Лопен; гердазиец присматривал за Каладином, когда тот проснулся.
«Я должен был умереть, – подумал Каладин. – Что происходит?»
По другую сторону казармы он с удивлением увидел, что отряд тренируется – носит мост, как обычно. Камень бежал в середине первого ряда, задавая темп, как раньше Каладин. Они достигли противоположной стороны склада и, развернувшись, направились обратно. Лишь когда они пробегали мимо казармы, один из тех, кто бежал спереди, – Моаш – заметил Каладина. Он застыл, и мост чуть было не перевернулся.
– Да что с тобой? – заорал Торфин, которому заслоняла обзор конструкция моста.
Моаш его не слушал. Он выскользнул из-под моста, глядя на Каладина широко распахнутыми глазами. Камень поспешно отдал приказ опускать мост. Теперь Каладина увидели остальные, и лица у них сделались такие же почтительные, как у Моаша. Хоббер и Пит тренировались вместе с прочими, их раны почти полностью зажили. Хорошо. Теперь им вновь начнут платить жалованье.
Мостовики молча подошли к Каладину. Они держались на почтительном расстоянии, точно он был аристократом. Или святым. Каладин стоял полуголый, в одних штанах до колен, – можно было видеть все его едва зажившие раны.
– Ребята, вам точно надо порепетировать, что делать, если кто-то споткнется или упадет, – сказал Каладин. – Когда Моаш резко остановился, вы все чуть не завалились. На поле боя это была бы катастрофа.
Они продолжали недоверчиво глядеть на него, и парень не смог сдержать улыбку. В тот же миг друзья окружили его, смеясь и хлопая по спине. Это был не лучший способ приветствовать больного, особенно в исполнении Камня, но Каладину был приятен их восторг.
Только Тефт не присоединился. Пожилой мостовик стоял поодаль, скрестив руки на груди. Он выглядел обеспокоенным.
– Тефт? – спросил Каладин. – Ты в порядке?
Тот фыркнул и изобразил подобие улыбки:
– Я просто подумал – эти парни, как по мне, слишком редко купаются, чтобы с ними обниматься. Без обид.
Каладин рассмеялся:
– Я понимаю.
Сам он в последний раз «искупался» во время Великой бури.
Великой бури…
Остальные мостовики смеялись, спрашивали о здоровье, предлагали Камню этим вечером сообразить на ужин у костра что-нибудь совершенно особенное. Каладин улыбался и кивал, заверяя их, что чувствует себя хорошо, но на самом деле он вспоминал бурю.
Он все помнил отчетливо. Как держался за кольцо на здании, висел вниз головой, зажмурившись, под натиском ливня. Помнил Сил, которая стояла перед ним, защищая, словно могла отвратить стихию. Сейчас ее рядом не было. Где же она?
А еще помнил тот лик в небесах. Был ли это сам Буреотец? Разумеется, нет. Просто галлюцинация. Да… да, конечно, у него были галлюцинации. Воспоминания о спренах смерти сплавились с заново пережитыми эпизодами из жизни. Как те, так и другие смешались со странными, внезапными приливами силы – холодными, точно лед, и освежающими. Как глоток свежего утреннего воздуха после длинной ночи в душной комнате или как ощущение от сока гулкетовых листьев, которые втираешь в усталые мышцы, – тепло и холод одновременно.
Он так ясно помнил эти моменты. Что же их вызвало? Лихорадка?
– Как долго? – спросил Каладин, проверяя мостовиков, подсчитывая.
Тридцать три, считая Лопена и молчаливого Даббида. Он увидел почти всех. Невероятно. Если его ребра заросли, Каладин провел без сознания по меньшей мере три недели. Сколько раз они побывали в вылазках с мостом?
– Десять дней, – ответил Моаш.
– Невозможно, мои раны…
– Потому мы так удивиться, что ты снова на ногах! – Камень рассмеялся. – Ты иметь кости как гранит. Ты должен взять себе мое имя!
Каладин оперся о стену. Никто не исправил Моаша. Целый отряд не мог так ошибаться.
– Идолир и Трефф? – спросил Каладин.
– Мы их потеряли, – сказал Моаш, посерьезнев. – Пока ты был без сознания, случились две вылазки с мостом. Тяжелых ран нет, но двое погибших. Мы… мы не знали, как им помочь.
Это слегка умерило восторг мостовиков. Но их жизнь – череда смертей, и они не могли позволить себе долго тосковать о потерях. И все же Каладин решил, что должен еще кого-нибудь обучить азам лекарского дела.
Но как же получилось, что он уже пришел в себя? Может, его раны были не такими уж серьезными? Каладин нерешительно ощупал бок в поисках сломанных ребер. Болело лишь самую малость. Он ослабел, но чувствовал себя здоровым, как обычно. Наверное, стоило уделять больше внимания религиозным наставлениям матери.
Мостовики опять начали болтать и радоваться, но он заметил, как они на него смотрят. Уважительно, почтительно. Все запомнили то, что он сказал перед Великой бурей. Сам Каладин, вспоминая об этом, понимал, что почти бредил. Собственные слова теперь казались ему невероятно самонадеянными, не говоря уже о том, что от них несло пророческим духом. Если ревнители узнают…
Что ж, он не мог изменить прошлое. Придется просто продолжать. «Ты и так висел над пропастью, – подумал Каладин, обращаясь к самому себе. – Неужели и впрямь нужно было забираться на уступ выше?»
Внезапно над лагерем прокатился печальный призыв горна. Мостовики затихли. Горн прозвучал еще дважды.
– Цифры, – сказал Натам.
– Мы на дежурстве? – спросил Каладин.
– Ага, – ответил Моаш.
– Построиться! – взревел Камень. – Вы знаете, что делать! Покажем капитану Каладину, что мы не забыть то, чему он нас учить.
