– Нет, – возразил Сигзил. – Они могли бы послать мостовиков со щитами, чтобы те бежали перед мостом. Никто бы не замедлился. Да, понадобилось бы выводить на поле больше мостовиков, но спасенные благодаря щитам жизни возместили бы затраты.
Каладин кивнул:
– Садеас и так выводит на поле слишком много мостовиков, чем нужно. Как правило, мы наводим больше мостов, чем требуется на самом деле.
– Но почему? – спросил Сигзил.
– Потому что из нас получаются хорошие мишени, – мягко проговорил Каладин, наконец-то понимая. – Нас выставляют вперед, чтобы отвлечь внимание паршенди.
– Еще бы. – Камень пожал плечами. – В армиях всегда так. Самые бедные и необученные идти вперед.
– Знаю, но обычно им дают хоть какую-то защиту. Разве вы не видите? Мы не просто первая волна, о потере которой никто не жалеет, а приманка. Мы беззащитны, и паршенди не могут в нас не стрелять. Это позволяет обычным солдатам приближаться без ущерба для себя. Лучники-паршенди целятся в мостовиков.
Камень нахмурился.
– С щитами мы уже не будем таким искушением для врага, – продолжил Каладин. – Потому он их и запретил.
– Возможно, – задумчиво протянул стоявший рядом с ним Сигзил. – Но ведь глупо так расходовать людей.
– Вовсе не глупо. Если нужно постоянно атаковать укрепленные позиции, то терять обученных солдат – непозволительная роскошь. Разве вы не видите? У Садеаса ограниченное число таких воинов. Но необученных отыскать нетрудно. Каждая стрела, что убивает мостовика, – это стрела, которая не убивает солдата, а ведь на обучение и обмундирование настоящего воина тратится куча денег. Вот почему Садеасу выгоднее отправлять на поле боя множество мостовиков, а не малую, но защищенную группу.
Нужно было догадаться раньше. Его отвлекло то, что мостовики играли в битвах важную роль. Если они не успевали добраться до ущелья, армия не могла перейти на другое плато. Но каждый мостовой расчет регулярно пополнялся новыми «живыми трупами», и на очередное сражение посылали в два раза больше расчетов, чем требовалось.
Наверное, паршенди радовались, когда им удавалось разбить какой-нибудь мостовой расчет, и во время плохих вылазок обычно падало два-три моста. Иногда больше. До тех пор, пока мостовики погибали, а паршенди не стреляли по солдатам, у Садеаса были причины держать мостовые расчеты уязвимыми. Враги наверняка все понимали, но уж очень сложно отвратить луки от безоружных людей, несущих осадные приспособления. Говорили, что паршенди – бесталанные бойцы. Он убедился в этом, наблюдая за битвой на другом плато, сосредоточенно ее изучая.
Там, где алети сохраняли дисциплинированный строй – каждый защищал своего напарника, – паршенди атаковали независимыми друг от друга парами. Техника и тактика у алети была несравнимо эффективнее. Действительно, отдельно взятый паршенди превосходил человека по силе и с топорами они обращались потрясающе. Но солдаты Садеаса были лучше обучены боевым построениям. Если удавалось закрепиться и затянуть сражение, как правило, дисциплина помогала им победить.
«Паршенди до этой войны не участвовали в масштабных битвах, – решил Каладин. – Они привыкли к малым стычкам, может быть, между деревнями или кланами».
К Каладину, Камню и Сигзилу присоединились еще несколько мостовиков. Вскоре почти весь отряд стоял там, некоторые подражали стойке Каладина. Прошел еще час, и битва завершилась победой. Садеас должен ликовать, но Камень оказался прав. У солдат был мрачный вид – каждый из них потерял многих друзей.
Мостовики провели обратно в лагерь усталых и измученных копейщиков.
Через несколько часов Каладин сидел на пеньке возле ночного костра Четвертого моста. Сил восседала у него на колене, приняв форму маленького полупрозрачного голубовато-белого огонька. Она вернулась, когда они маршировали обратно, и радостно затанцевала вокруг, увидев, что он поправился, но ничего не сказала по поводу того, где была.
Настоящий костер шипел и потрескивал. На нем в большом горшке булькало варево Камня, и несколько спренов огня плясали среди поленьев. Все беспрестанно спрашивали, не готова ли похлебка, и нередко раздавался нетерпеливый стук ложки по миске. Рогоед молча продолжал помешивать. Все знали, что не видать им еды, пока он не решит, что похлебка готова; Камень не желал подавать им «несовершенную» еду.
Пахло клецками. Раздавался смех. Старшина пережил казнь, и по следняя вылазка с мостом обошлась без потерь. Настроение у всех было хорошее.
Только не у Каладина.
Теперь он понимал, насколько бесполезно сопротивление. Понимал, почему Садеас не обратил внимания на то, что Каладин остался жив. Он ведь был мостовиком, а быть мостовиком равнозначно смертному приговору.
Хотелось доказать Садеасу, что его мостовой расчет может быть полезным, действенным. Доказать, что они заслуживают защиты – щитов, доспехов, обучения. Каладин думал, что если они начнут вести себя как солдаты, то в них увидят солдат.
Не сработало. Мостовик, который выжил, по определению бесполезен.
Его люди смеялись, наслаждаясь костром. Они ему верили. Каладин сделал невозможное – пережил Великую бурю, раненый и привязанный к стене. Конечно, он совершит еще одно чудо, на этот раз для них. Мостовики были хорошими людьми, но мыслили как армейские рядовые. Офицеры и светлоглазые должны были думать о будущем. А простым солдатам, когда они сыты и счастливы, больше ничего не требовалось.
С Каладином все обстояло иначе.
Он вдруг оказался лицом к лицу с человеком из прошлого. С тем, кого бросил той ночью, когда решил, что не кинется в пропасть. С тем, в чьих глазах плескалось безумие, с тем, кто ни о ком не думал и ни на что не надеялся. С живым трупом.
«Я их подведу».
Нельзя позволить, чтобы они продолжали совершать вылазки с мостом, умирая один за другим. Но он также не мог придумать выход из этого тупика. Их смех как ножом резанул его по сердцу.
Один из мостовиков – Карта – встал, вскинув руки, призывая остальных к молчанию. Наступило междулуние, и его озарял только свет костра; в небе виднелась россыпь звезд. Некоторые из них двигались – мельчайшие точки света, гонявшиеся друг за дружкой, метавшиеся туда-сюда, словно далекие светящиеся насекомые. Спрены звезд. Они встречались редко.
Карта был плосколицым парнем с пышной бородой и густыми бровями. Все звали его Картой из-за родимого пятна на груди, которое, по его словам, в точности повторяло очертания Алеткара, хотя Каладин не видел никакого сходства.
Карта откашлялся:
– Это хорошая ночь, особенная ночь, и все такое. Наш старшина снова с нами.
Несколько человек зааплодировали. Каладин постарался спрятать свою боль.
