успокоение.
Однако подобные доводы, сколь бы образными и неопровержимыми они ни казались, при более вдумчивом рассмотрении оборачиваются против их авторов. Здесь встает вопрос о соотношении революции и реформы, а в более широком плане — признание эволюционного развития общества. Революционное насилие является наказанием народа, промедлившего с реформированием, обновлением своего отечества.
За две сессии Четвертая Дума рассмотрела около двух тысяч законопроектов, в подавляющей части «вермишельных», многие были погребены в комиссиях. По предложению фракции прогрессистов Дума обсуждала лишь те законопроекты, которые признавались «осуществимыми» (например, об ответственности должностных лиц, о реформе Сената и пр.). На рассмотрение общего собрания они попали к концу второй сессии — к марту 1914 г. Ход прений по ним, говорится в отчете кадетской фракции, доказал окончательно, что даже в таких законопроектах «то, что существенно — неосуществимо, и то, что осуществимо — несущественно». К этому можно лишь добавить, что Государственный Совет отвергал законы, одобренные правоцентристским большинством Думы, а это была правительственная партия. Иными словами, Четвертая Дума еще в большей степени, чем Третья, показала, что весь законодательный механизм, созданный думской монархией (самодержавие с Думой), оказался неработоспособным, он гробил даже правительственные проекты.
Одновременно ширилась, набирала силу практика внедумского правотворчества, множились указы императора, постановления Совета министров и отдельных министров, они все более заменяли законы, одобренные законодательными палатами. Даже бюджет на 1914 г. был утвержден и опубликован не как закон, «одобренный Государственной Думой и Государственным Советом» (это обычная формула при публикации закона), Сенатом здесь была употреблена другая формула: речь шла о документе, составленном правительством «согласно постановлениям» Думы и Совета и утвержденном царем5. Административные решения, принятые в указном порядке, подменяли, вытесняли законы.
Продолжалась и даже крепла практика чрезвычайно-указного законодательства.
Для позиции Думы четвертого созыва с ее интеллигентским большинством характерна сдержанность к «трезвенному движению». Еще в Первой Думе по инициативе самарского миллионера «из народа», фанатичного убежденного трезвенника Челышева, был принят законопроект об усилении борьбы с пьянством, по которому городским Думам и земским собраниям представлялось право закрывать винные лавки. Проект до Государственного Совета дошел только в исходе 1913 г. и вызвал бурные прения. Премьер Коковцов мало верил в действенность запретительных мер и был сильно озабочен, чтобы не пострадали финансы. В Госсовете развернулись прения, вызвавшие резонанс в стране. Император стал склоняться к мысли о необходимости ввести сухой закон, сделав Коковцова всецело ответственным за «пьяный бюджет», и «расстаться» с министром финансов. Он писал Коковцову, что положение в стране требует «свежего человека» к государственным финансам, что «нельзя ставить в зависимость благосостояние казны от разорения моих верноподданных».
Правительство явно взяло курс на поощрение трезвости. Дядя императора, президент Академии наук, поэт и драматург великий князь Константин Константинович, согласился встать во главе «трезвенного движения». С легкой руки популярного публициста Меньшикова, посвятившего борьбе с пьянством серию статей, Государственную роспись доходов стали именовать «пьяным бюджетом». Для этого были весомые основания: из трех с половиной миллиардов госдоходов около миллиарда давала государственная водочная монополия.
Так как правительство взяло курс в сторону трезвости, оппозиционное либеральное общество стало относиться к этой проблеме с иронией. Это нашло отражение и в Думе, которая демонстративно, в пику царю, отвергла кредит в 300 тысяч на субсидии обществам трезвости. «Если хотите трезвости, — провозглашал Ф. И. Родичев, — добывайте свободу!» Это была старая знакомая песня: без Конституции не построить ни школ, ни дорог… Радикальная интеллигенция утверждала, что правительство, император пытаются выдать пьянство за основную причину народной бедности, всех невзгод и страданий и отвести народный гнев от истинных виновников его бедствий — эксплуататоров. Ситуация, однако, была куда как более сложной. Когда в виде опыта винные лавки в Петербурге были закрыты на второй и третий день Пасхи — рабочие на многих заводах объявили забастовку, заявляя: «Так как вследствие закрытия мест продажи спиртных напитков в предшествующие два дня они лишены были возможности привычным образом провести праздничные дни».
Тем не менее министр финансов Барк уже в апреле мог сообщить, что за последние месяцы вынесено 416 приговоров сельских сходов о закрытии винных лавок. Деревня отозвалась на кампанию в пользу трезвости иначе, нежели город6.
«Трезвенное движение» в России имеет свою историю, к сожалению недостаточно изученную. По-видимому, не случайно его оживление произошло в годы Великих реформ, падения крепостничества, а затем вновь резко поднялось в начале века. В начале века «трезвенное движение» шло как сверху, так и снизу, сами крестьяне, нередко на своих мирских сходках, при активной поддержке духовенства принимали решения о закрытии кабаков на территории своих общин, церковных приходов, волостей. В конечном счете борьба с этим застарелым пороком, охватившая разные круги общества, отразилась и в Государственной Думе.
Вторая сессия Думы перед рождественскими каникулами 1914 г. завершила обсуждение законопроекта о значительном расширении прав местных органов самоуправления (земских и городских управ) в выдаче лицензий (разрешений) на открытие в градах и весях, им подведомственных, продажи водочных изделий (в лавках, трактирах, кабаках). Законопроект возник по думской инициативе. Министерство финансов отказалось от подготовки проекта закона, и последний был подготовлен в думской комиссии; но затем, еще до обсуждения, был сильно исправлен Министерством финансов и после одобрения Думой поступил в Государственный Совет. В ходе подготовки и обсуждения законопроекта высказывались опасения, что расширение прав земств и городов в организации такого доходного дела может быть использовано в недобрых целях, вплоть до развития тайной торговли спиртным, взяток за право открытия новых трактиров и винных лавок. Родзянко и Алексеенко (председатель бюджетной комиссии) перед началом рассмотрения законопроекта в Госсовете специально встречались с Коковцовым и разъясняли ему позицию Думы, что последняя готова уступить правительству в смысле сокращения прав местного самоуправления в винном деле. Родзянко заявил, что правительство право, настаивая на сохранении общего контроля администраций над продажей «крепких напитков», иначе «все взяточничество при разрешении трактиров падет на голову Думы и правительство будет только торжествовать свою правоту», — вспоминал позже В. Н. Коковцов7.
В результате этих встреч и обсуждений было достигнуто согласие между Коковцовым и Родзянко, что Дума, продемонстрировав свою веру в благоразумие органов самоуправления, одновременно не будет возражать против поправок Госсовета и правительства в этот законопроект, или, как выразился Коковцов, Дума «предпочитала достигнуть примирения с правительством путем соглашения с Государственным Советом в ходе рассмотрения законопроектов»8.
Однако при обсуждении в Государственном Совете законопроект был неожиданно подвергнут резкой критике со стороны графа Витте. Весь
