ясно, что армия к войне не была должным образом подготовлена. Все повсеместно обвиняли в преступной халатности военного министра генерала Сухомлинова, пресса требовала его немедленной отставки и предания суду.
В декабре 1914 г. А. И. Гучков, собрав неофициальным образом «представителей законодательных учреждений, рисовал им дело как совершенно безнадежное», предрекая тяжелую катастрофу армии и неизбежное погружение России «в длительный хаос». Но эти мрачные настроения Гучкова, по словам Милюкова, тогда, в исходе 1914 г., еще не разделялись большинством депутатов Думы, включая и фракцию октябристов11. Большую тревогу вызывали внутренняя политика правительства и особенно действия министра Маклакова — расцвела пышным цветом практика внедумского законодательства по статье 87. Все изменения в государственном хозяйстве, вызываемые войной, спешно проводились решениями Совета министров и осуществлялись царскими указами. Началось соперничество министерств с военным командованием из-за пределов власти.
Возмущение в думских кругах вызвало запрещение Маклаковым съезда земств и городских дум для организации помощи фронту, готовившееся по инициативе Родзянко. Последний выяснил, что министр, сославшийся на решение Совмина, попросту солгал, так как Совмин этот вопрос не обсуждал12.
«При таком положении, — вспоминает Милюков, — не желая нарушить священное единение, мы все же хотели объясниться с министрами начистоту — и для этой цели за день до открытия заседаний Думы 27–29 января устроили частное совещание думской комиссии обороны с участием министров. Говорить на этом совещании пришлось главным образом Шингареву и мне. Шингарев очень ярко на конкретных примерах обрисовал внутреннюю политику Маклакова. Я, со своей стороны, остановился на отношении Маклакова к печати, национальностям13. Мы требовали отставки Маклакова как нарушителя „священного единения“. Мы прямо заявили Сухомлинову, что он обманывает Государственную Думу. Маклаков был груб и резок, его выходки произвели отвратительное впечатление. Родзянко (в записке) просил Горемыкина смягчить неприятную картину. Премьер произнес несколько примирительных фраз и обещал внести в Думу законопроект о польской автономии. Этим единственным обещанием (неисполненным) и закончилось закрытое заседание». Оно, как видим, не смогло укрепить «священное единение», конфронтация Думы с правительством грозила вновь обостриться.
Родзянко добился аудиенции у царя и попросил ускорить созыв Думы. Эта встреча помогла временно разрядить обстановку.
Дума была созвана на три заседания 27 января для обсуждения бюджета, но первое же заседание вылилось в историческую манифестацию, как и в первые дни войны. Не приняли участие в манифестации только крайне левые, и странное молчание хранили «думские немцы». Незадолго до этого было арестовано несколько социал-демократов за антивоенную пропаганду, в их числе были и четыре депутата. Фракция социал-демократов намеревалась сделать запрос об этом, но не собрала нужных 30 голосов и публичной демонстрации в Думе не организовала. «Все обошлось благополучно», — свидетельствует председатель14.
Открывая сессию, во вступительной речи М. В. Родзянко, выражая общее настроение депутатов, говорил о единении царя и народа, что первый чутким сердцем своим услышал народные чувства и «услышал здесь (в Думе) отклик единой, дружной русской семьи, которая, забыв все разногласия, грозно встала стальной щетиной штыков перед дерзким врагом за веру, царя и отечество». Премьер подтвердил верность правительства политике священного единения, олицетворением которого стала Дума: «Полгода назад, — восклицал Горемыкин, — здесь, в стенах Таврического дворца, Россией был пережит день, который никогда не забудется, день всеобщего восторженного подъема народного чувства. Прошло полгода, и правительство вновь приветствует вас здесь от имени его величества». Как гласит стенограмма: «Члены Государственной Думы встают. Продолжительные рукоплескания и крики: „ура“»15.
После председателя Думы говорили Горемыкин и Сазонов, пишет Родзянко. Оба они указывали на то, что первые победы порождают уверенность, что мы прочно завоевали Галицию и убедились на деле, что мы хорошо подготовлены к войне.
Сазонов вызвал овацию депутатов своим заявлением, что «светлое историческое будущее России — там, на берегах моря у стен Царьграда». В это время Сазонов добился признания союзников на переход проливов и Царьграда, после успешного завершения войны, к России.
Горемыкин упомянул, что жизнь выдвинула целый ряд вопросов внутреннего характера, которыми придется заняться, однако, только после войны. Сухомлинов заявил, что армия обеспечена боевым снаряжением и что к марту снарядов и ружей будет в избытке…
Речи премьера и министров успокоили депутатов, встревоженных сообщениями с фронта об острой нехватке снарядов, тяжелой артиллерии и даже винтовок. Однако через несколько недель, в мае 1915 г., немцы забросали русские окопы снарядами, наши орудия почти полностью молчали, снарядов не хватало — фронт прорвали. Но в январе этого никто не предвидел, так далеко вперед не заглядывал даже военный министр, и депутаты дали себя убаюкать успокоительными заверениями. В их речах преобладала патетика, а не трезвый анализ ситуации в стране и армии. Октябрист Е. П. Ковалевский говорил о «прочности основ благожелательного взаимодействия между правительством и народным представительством». (Голоса: «Браво!») От имени националистов даже А. И. Савенко, ранее дежурный критик, теперь горячо приветствовал правительство за мужество, твердость, решительность, с которыми оно «в полном единении с русским обществом ведет эту великую, не нами начатую, войну. В дни войны в России нет партий, нет национальностей, а есть единый, неделимый, грозный гранитный русский монолит»16.
В повестке дня значился один вопрос: обсуждение и одобрение бюджета. Он занял одно заседание, обсуждение носило формальный характер. Обсуждению подлежали только сметы гражданских министерств и ведомств. Громадные военные расходы, как и все военное дело, не входили в компетенцию Думы. Они всецело сосредотачивались в руках «державного вождя, его императорского правительства».
Главный думский специалист по бюджету кадет А. И. Шингарев заявил, что его фракция решила «не прибегать к внутренней политической борьбе. Перед лицом грозного внешнего врага такая борьба должна умолкнуть; нельзя выражать ее и в голосовании против всего бюджета — или против смет отдельных министерств, как это фракцией делалось в мирное время. Фракция народной свободы голосует за бюджет»17.
«Милюков произнес прекрасную патриотическую речь, — вспоминает Родзянко, — призвал почтить память погибшего на фронте быв. депутата Думы кадета Кульбинина. Встала вся Дума, встали и члены правительства, на заседании присутствовавшие. Милюков напомнил об „историческом заседании“ 26 июля: „Теперь, как тогда, призывая к единству, мы выполняем не жест политика, а твердое решение гражданина (рукоплескания, голоса справа: браво!), свободное и независимое от какого бы то ни было образа действий власти“». Это было как индульгенция, оратор призвал на войну списывать все. «Безупречной» назвал эту речь Меньшиков в «Новом времени» и «прекрасной» в мемуарах Родзянко18.
Даже крайние левые фракции социал-демократов и трудовиков не осуждали
