Милюков с трибуны предостерегал против чрезмерной, по его убеждению, активности: «Дух авантюры нас охватывает»4. Доходило до того, что милюковская «Речь» во время австрийского нажима на Сербию, после ультиматума, призывала не вмешиваться в конфликт, за что «Речь» была закрыта. Только после объявления войны Германией Милюков подготовил соответствующие статьи и добился снятия запрета с органа партии5.
Следует иметь в виду, что распространенная и в наши дни оценка войны, начавшейся в конце июля 1914 г., как империалистической возникла позже и закрепилась уже после Великой Октябрьской революции. Для современников и участников война была великой, народной. В газетах тех лет крупно выделялись слова: Отечественная война 1914 г. Для выражения царивших на чрезвычайной сессии настроений и чувств весьма характерно демонстративное примирение доселе непримиримых политических недругов Пуришкевича и Милюкова. Они ранее демонстративно не замечали друг друга и при неизбежных встречах в Думе не подавали руки, что по этикету тех лет грозило вызовом к барьеру. На заседаниях же часто схватывались в словесных поединках, приобретавших скандальный характер. Однажды экспансивный Пуришкевич, стоя на трибуне, замахнулся на профессора графином с водой; в другой раз кричал стоявшему на трибуне Милюкову: «Скотина, сволочь, битая по морде!» и пр. Были и другие острые ситуации. И вот на однодневной сессии Пуришкевич просит друзей «познакомить», то есть официально представить его депутату Милюкову6. Знакомство было организовано, с недавним врагом они обменялись дружескими рукопожатиями. Это было нечто большее, чем ликвидация взаимных личных претензий. Протянули руки друг другу лидеры двух влиятельных фракций, дотоле стоявшие на противоположных позициях.
— После министров, говорили депутаты всех партий и националисты, — вспоминает Родзянко, — все слились в одном крике: постоять за целостность и достоинство родины. Особенно сильна была речь латыша, который заявил: «Неприятель найдет в каждой нашей хижине своего злейшего врага, которому он может отрубить голову, но и от умирающего он услышит: „Да здравствует Россия!“»
В день выступления гвардейских полков на фронт на площади был молебен для всего войска. Картина была величественна. Толпа перед ними снимала шапки, встречали криками «ура». После исторического заседания 26 июля Дума была распущена7.
Дума единогласно приняла все законы и кредиты, связанные с ведением войны. Левые присоединились к большинству.
В конце августа император, так и не дождавшись от думцев решающего шага, своим указом объявил запрещение продажи спиртного, даже пива, на все время войны. В начале сентября, принимая великого князя Константина Константиновича как главу Союза трезвенников, государь заявил о решении «навсегда воспретить в России казенную продажу водки». Дума восторженно поддержала царя, хотя депутаты не могли не знать, что сухой закон не соблюдался, в ресторанах коньяк распивали из чайной посуды, росла контрабанда и тайное винокурение. Родзянко заявлял в те дни: «Прими, великий государь, земной поклон народа своего… отныне былому горю положен навеки прочный конец!» Председатель бюджетной комиссии воздал должную хвалу Венценосцу, который ввел сухой закон действия «прямо радикального», не в пример законодателям, которые «пошли в этом вопросе на путь ухищрений…».
«Священное единение» было недолгим, да, по-видимому, и не совсем искренним. «Не по вине Думы оно было нарушено, — вспоминает Милюков. — Заседание 26 июля было единственным, но уже накануне мы узнали, что по проекту Н. Маклакова (минвнутрдел) Дума не будет собрана до осени 1915 года, то есть больше года. Тут проявилось не только оскорбительное отношение к Думе, но прямое нарушение Основных законов. Раз в год Дума должна была быть созвана для проведения бюджета. Совет старейших решил немедленно заявить об этом Горемыкину. Но он отклонил свидание с ними»8. Было решено обратиться к «фактическому премьеру» Кривошеину (было известно, что так его называл царь. — А. С.). Этот влиятельный сановник, министр земледелия, в прошлом правая рука Столыпина, слыл сторонником сотрудничества с Думой. Для встречи и беседы с Кривошеиным была создана специальная делегация, включая лидеров крупнейших фракций: кадета П. Н. Милюкова, прогрессиста А. И. Коновалова, крайне правого А. Н. Хвостова и др. В беседе с министром земледелия Милюков и Хвостов, демонстрируя единство Думы, оскорбленной грубым попранием ее прав, выступили первыми и просили созвать Думу не позже 15 октября 1915 г., чтобы она смогла обсудить и утвердить бюджет до наступления нового года. Это соответствовало закону, требовавшему, чтобы страна вступила в новый год с утвержденным Думой бюджетом. Тем не менее пожелания Думы не были полностью приняты.
Кривошеин сочувственно выслушал депутацию Думы, заверил в своей поддержке. Он действительно внес в Совет министров соответствующее предложение. Решение кабинета гласило, что Дума будет созвана не позднее 1 февраля 1915 г. В эти же дни с Кривошеиным встречалась еще одна группа депутатов (товарищ председателя князь В. М. Волконский, А. И. Шингарев, И. П. Демидов). Министр принял их с распростертыми объятиями. Он воздал должное заявлениям кадетов на заседании 26 июля. «Никогда вы, — говорил он, обращаясь к Шингареву, — не поднимались на такую высоту. Это показатель большой политической мудрости». Замечание Шингарева, что правительство со своей стороны не сделало шагов навстречу, Кривошеин парировал: «Чего же вы ждали? Амнистии? Правительство не могло пойти на такой шаг, он был бы расценен как признак слабости. Частичная амнистия будет, но не сразу. Что еще?» Депутаты заметили, что надо убрать из кабинета лиц, «на которых сосредоточено общественное недовольство», имея в виду прежде всего Н. Маклакова, и прекратить гонения на земства и городские думы. Министр обещал эти пожелания учесть9. И действительно, не без влияния этой встречи некоторых министров, в том числе и Маклакова, отправили в отставку. Но пойти дальше по пути создания кабинета общественного доверия Горемыкин, выполняя волю царя, не позволил. А когда Кривошеин стал слишком решительно настаивать на этом, вплоть до выдвижения кандидатуры Гучкова, он был сам отправлен в отставку осенью 1915 г.
Отмеченное «перетягивание каната» развернулось с августа 1915 г., но подготовка команд к выходу на ристалище началась много раньше, в июле 1914 г., — при определении даты и повестки дня следующей сессии Думы.
Назначая сессию на 27 января 1915 г., Горемыкин поставил условием, чтобы она продолжалась всего три дня и была посвящена исключительно обсуждению и принятию бюджета. Возражать не приходилось, пишет Милюков10, тем более что бюджет уже был обсужден в комиссии, и наше общее настроение было поддерживать дух «священного единения». Однако со времени заседания 26 июля произошли события, которые сильно изменили это настроение по существу. Они касались как ведения войны, так и внутренней политики. В Восточной Пруссии погибла армия Самсонова, на фронте все сильнее ощущалась нехватка тяжелой артиллерии, и особенно снарядов, становилось
