— Зачем ты так, Аля?
— Может, этим я его расшевелю. Симка по нем сохнет, а он и ухом не ведет. Свистун несчастный, тюлень толстокожий. — И совсем другим тоном, плаксивым спросила: — Ты чего так долго?
— Понимаешь, Аля, у Тимки лыжа сломалась. Не могли же мы его бросить. Вот и шли пешком. А потом уж на лошади нас встретили с тулупом… Я и дома еще не был. Прямо от райкома комсомола все сюда побежали. Ну, пойдем, сейчас Новый год наступит.
В зале уже прекратились танцы. Все сгрудились у елки, возле которой стоял директор школы Леонид Викторович — Гербарий. Он даже сегодня, в такой вечер, не улыбался — стоял как мумия: плотно сжатый тонкий рот, выпяченный вперед острей подбородок и большие, поблескивающие от елки разноцветными огнями, залысины.
— Учащиеся! — раскрыл он рот. — Мы с вами провожаем старый, тысяча девятьсот сороковой год. Все вы немного выросли, возмужали. Некоторые, я бы сказал, даже начали уже заниматься не тем, чем положено учащимся советской школы. Но мы с этим разберемся после. Сегодня мы встречаем Новый год. — Он глянул на часы и заторопился:
— В новом году мы с вами должны еще выше поднять успеваемость, улучшить дисциплину, а наши десятиклассники должны успешно сдать государственные экзамены. — Он еще раз глянул на часы.
— До наступления Нового года осталось три минуты. — Повернулся к преподавателю литературы Александру Григорьевичу, кивнул ему. В зале сразу же погас свет.
Все замерли. Юра еще сильнее стиснул Алькин локоть, чуть наклонился к ней. Щекой он ощущал ее свежее дыхание — губы ее были совсем рядом. И вдруг она приподнялась на цыпочках, чуть коснулась губами его щеки. Вспыхнул свет. Раздался визг, все захлопали в ладоши. Аля крикнула в Юркино ухо:
— Говорят, когда встречаешь Новый год вместе, то потом весь год вместе.
Юра не понял, но согласно кивнул головой.
Возбужденный Александр Григорьевич поднял вверх руки и громко произнес:
— Здравствуй, Новый, счастливый тысяча девятьсот сорок первый!
ЧАСТЬ ТРЕТЬ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Мир велик! Но и в нем становится тесно, когда огромная сила пытается запрудить неудержимо стремительный поток движущегося вперед человечества. Тесно стало в Европе в конце тридцатых годов. Фашизм все креп, захватывая новые й новые территории, тесня народы. Без выстрела была захвачена Австрия. Чеканным шагом прошел вермахт по Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии. Скрежетом крупповской стали были заглушены стоны и плач мирных жителей Чехословакии, Франции, Польши, Югославии, Греции. Фашизм уже открыто поворачивался в сторону Советской России. Столкновение было неминуемым. Удар должен произойти вот-вот. Слабонервные уже втягивали головы в плечи. Обветренные вихрями революций ветераны напряглись, готовые принять удар на себя. Подросший и окрепший молодняк готов был померяться силами.
И вот — 22 июня 1941 года.
Сто девяносто германских дивизий, три тысячи семьсот танков, пятьдесят тысяч орудий, минометов, около четырех тысяч самолетов обрушились на границы Советской страны. Это был таран, к которому фашизм готовился много лет.
Танковые клинья врезались глубоко в тело России.
Не каждая страна способна выдержать такой удар.
Для Юры Колыгина слово «война» не было страшным. Оно ассоциировалось с блестящими подвигами, с лихостью и героизмом. Беспокоило другое — не успел выучиться на летчика, а сейчас пока проучишься, и война кончится…
В этот день Юра ждал ребят. Не уходил из дома, чтобы не разминуться. Наконец они прибежали. Валька прямо с порога закричал:
— Ну что, в военкомат сразу?
— Конечно.
— Бежим.
В открытой двери стоял Юрин дед.
— Вы бы хоть попрощались, — прошамкал он, — а то не ровен час, заберут в армию и домой не пустят…
Юра на мгновенье задержался, но почуяв в тоне деда иронию, весело ответил:
— Ничего, дедушка, после победы увидимся!
За воротами Тимка предложил:
— Сейчас зайдем прямо к капитану Куликову, потребуем, чтобы завтра же отправил на фронт. Не имеет права отказать, правда?
В своем праве идти на фронт Юра тоже не сомневался. Он знал, что военком встретит их улыбаясь, посадит к столу и, как тогда, при оформлении заявки в авиашколу, начнет выспрашивать обо всем.
— Ты как решил: в авиашколу или прямо на фронт? — отдуваясь от быстрой ходьбы, спросил Валька.
— Прямо на фронт.
— Без пересадки?
— Чего же пересаживаться. Воевать надо.
Ему нравились новые, появившиеся в этот день слова: «фронт», «воевать». Еще вчера он встречал их только в книжках как необходимую принадлежность легендарного прошлого. А сейчас произносит их в самой прямой связи со своей судьбой. Может быть, через несколько дней — всего лишь через несколько дней! — он сам пойдет в бой, будет воевать, как Павка Корчагин, будет настоящим солдатом. Вчера еще он с друзьями учил уроки, волновался и переживал за каждую оценку. И вот за час-два все изменилось. Все то вчерашнее стало вдруг таким незначительным, таким несерьезным, как и само детство, оставленное за этой чертой.
Около военкомата была огромная толпа. Люди сидели на высокой завалинке, на перилах и ступеньках крыльца и просто лежали на траве в ограде. Многие были с котомками, с чемоданами.
— Наверное, уже отъезжают! — испугался Тимка. — Бежим.
И они припустили рысью. Только когда взбежали на крыльцо, услышали долетевшие до них шутки:
— Торопитесь ребята! Вас только и ждут.
— Это они самые?
— Они-и. Из-за них и задерживается наступление Красной Армии.
— Наряд им вне очереди за опоздание…
В большой прихожей, куда они с трудом пробрались через забитый людьми коридор, встретили чуть ли не всех одноклассников. Были здесь ребята и из девятого, и даже из восьмого «в» Генка Протопопов пришел.
— Ну что? — спросил Валька.
— Бесполезно, — поправил пальцем очки на переносье Родька Шатров. — Не ходите. Говорит, понадобитесь — вызовем, а сейчас пока приказа нет.
— Но вы ему доказывали, что мы не можем ждать, что мы добровольно? — сердито спросил Юрка.
— А думаешь, не доказывали, — возмутились ребята. — Думаешь, так, для проформы пришли сюда!
— Попытайте еще вы, если не верите.
Юра оглянулся на Вальку.
— Пойдем.
Они протиснулись к столу. Молодой человек в военной форме без петлиц, не обращая ни на кого внимания, старательно выводил столбцом фамилии. Юра толкнул локтем Вальку.
— Нам надо к военкому, — кашлянув, произнес тот.
Человек поднял голову.
— Добровольцы?
— Да, добровольцы.
— На фронт хотим, — добавил Юра.
— На этот счет пока никаких указаний нет. Призвать не можем. Ждите, — машинально, уже, наверное, в сотый раз за день повторил он. Потом поднялся, окинул взглядом комнату. — Товарищи, освободите помещение! Сколько можно говорить…
— Вы нас пропустите к комиссару, — потребовал из-за Юркиной спины Тимка Переверзев.
— Правильно, — поддержали голоса. — А освободить помещение всегда можно!
— Товарищи! — приложил руки к груди молодой человек. — Я сам готов пойти добровольно, но…
Его перебили:
— Нас это не интересует. Пропустите к военкому.
Стеснение, какое обычно охватывает ребят в любом государственном учреждении, исчезло. Они осмелели и требовали настойчиво.
— Ну хорошо, — уступил человек в форме. — Я доложу.
Но в этот момент дверь кабинета распахнулась и вышел комиссар с бумагами в руках.
— В чем дело? — спросил он суховато.
— Да вот требуют, чтобы пропустили к вам, товарищ капитан.
Военком строго посмотрел на загорелые возбужденные лица вчерашних — в самом прямом смысле — десятиклассников.
— Что у вас? Добровольцы?
— Добровольцы, товарищ комиссар, — ответил за всех Валька.
— Пока что, товарищи, призывать не имею права. На днях будет приказ относительно призывников, тогда вызовем всех.
Но, заметив недоверие и даже разочарование на безусых лицах парней, он уже мягче пояснил:
— Чтобы призвать вас и направить в часть или в училище…
— Мы в училище не пойдем, — перебил Тимка. — Нам прямо на фронт надо.
— Ну вот, видите, — развел руками военком, — вам непосредственно на фронт надо. Так вот, чтобы отправить вас в часть, надо иметь заявку от командования части. А притом ведь в армии это не в колхозе, там дисциплина — прежде всего. Тем более в военное время. Вас и спрашивать не будут, хотите вы в училище или не хотите. Потребуется — пошлют. — Военком опять развел руками. — Вот так, товарищи. А сейчас идите и отдыхайте, готовьтесь. Скоро призовем.
