Начинало темнеть, а они всё не унимались. Стало опасно, вот так, не видя ничего под ногами, нестись сломя голову. Асаргад взял на себя смелось и остановившись, крикнул своим «Привал!». Мужчины сбились в кучку, ожидая чего угодно от этих непредсказуемых колдуний. Тут же, на них налетела разгорячённая и разъярённая Райс:
— Чё встали, бараны, — грозно выкрикнула она и взмахом руки обожгла спину Асаргада, даже через бронь.
Он стиснул зубы, наливаясь законной яростью, но ситуацию спас Уйбар, весело и наигранно благодушно, заявив, что баранам кушать и пить хочется и что в отличии от дев-повелительниц, они не настолько выносливы. Это повеселило «мужерезок». Подобное принижение собственных достоинств, оказалось по душе разбесившимся девам и рыжая, расслабившись, весело скомандовала привал, отпустив пару колкостей в адрес слабаков. Все тяжело выдохнули и посыпались с коней на землю.
Пока Асаргад с Эбаром занимались обустройством ночёвки, что уже в полной темноте было делом не лёгким, Гнур и Уйбар, развлекали в стороне высокородных девочек, притом именно девы определили и разделили обязанности для ордынцев.
Когда степное лежбище было готово, расписные красавицы, вместо того, чтобы лечь спать, развили у себя в сторонке, необычайно бурную деятельность. Что они там делали с Гнуром и Уйбаром, Асаргаду было не понятно, да, и в общем-то, ему было наплевать, чем они занимались. Одно было ясно, что это явно их развлекало на славу и он, недолго думая, пользуясь моментом, что никто не трогает, просто, завернулся в шкуры и тут же уснул.
На следующее утро все проспали допоздна. Асаргад проснулся от того, что стало жарко. Солнце припекало. Вылез из-под шкур, огляделся. Тройка дев-телохранителей, на равных расстояниях от них, в разных сторонах, стояли к нему спиной и, если бы не шевелящиеся конские хвосты, можно было подумать, что всадницы ненастоящие, а высеченные из камня. Не единого движения, ни коней, ни наездниц. Стояли, как вкопанные. Асаргад несколько раз перевёл взгляд с одной на другую, восхитился их выучке и железной выдержке и по-доброму позавидовал: «Эх, мне бы таких воинов, хотя бы с сотню».
Отойдя чуть в сторонку от спящих, отлил на траву, то и дело посматривая на двух сторожей, попавших в его поле зрения. Те, явно слышали журчание струи, но даже не шелохнулись. Асаргад ещё раз позавидовал выдержке дев-воинов и принялся тихонько будить своих друзей, по очереди.
Когда он наклонился над Уйбаром, чтоб растормошить, то так и замер в наклоне, с протянутой к нему рукой. Только теперь, Асаргад понял, чем занимались девы всю ночь.
Он, не трогая Уйбара, тут же кинулся к Гнуру. Его предположения подтвердились. Эти оторвы, перекрасили его друзьям волосы! Из чёрного, они превратились в непонятный, грязно-жёлтый цвет, с зелёным отливом. Он не стал их будить, а растолкал только Эбара, молча указав ему на спящих друзей пальцем. Тот, спросонок, сначала не понял, а когда до него дошло, то растянулся в идиотской улыбке и принялся их тормошить.
Лишь перекрашенные красавцы продрали глаза и поднялись на ноги, Эбар, уже не в состоянии сдерживаться, гоготал во всю глотку, катаясь по земле. Два взъерошенных чучела, с расфуфыренными в разные стороны, клочками пёстрых волос, непонятного цвета, долго, молча разглядывали друг друга со взаимным интересом, дурашливо улыбаясь, а затем, сами залились таким заразительным смехом, что разбудили, абсолютно всех.
Наверное, вся степь слышала этот истеричный хохот. Даже никогда не улыбающиеся и вечно хмурые телохранительницы дев, лыбились до ушей, забыв про свой грозный вид и невозмутимый статус, что уж там говорить про впечатлительных молодых девочек, вся жизнь которых, если дать им возможность, только и проходила бы во всевозможных развлечениях и увеселениях, как полагал Асаргад.
Вместо того, чтобы тронуться дальше в путь, девы, размазывая слёзы по пыльным лицам, усадили «красавцев» на шкуры перекрашивать. Некоторое время спустя, они уже сами превратились в чумазых чушек, что придало силы на новую волну истерики и только после того, как рыжая, сквозь смех и слёзы проорала на всю степь, что все они сволочи, а она описалась, Шахран взял власть в свои руки.
С напускной грозностью, он разогнал зассых переодеваться, а сам, с видом знатока, принялся устранять ночные изъяны, в преображении ордынских воинов.
Провозился он, довольно, долго, мотивируя этот тем, что старается и его старания не пропали даром. Волосы Гнура и Уйбара, действительно, приобрели ровный цвет, хотя местами, проступал предательски разный оттенок, но он заверил, что после следующей покраски, которую следует отложить на растущую луну, не раньше, и цвет, и оттенок, станут, совершенно ровными и примут, тот самый, золотой отлив, к которому коллективно, все так настойчиво стремились.
Дальнейший путь, до самого стойбища, был спокоен. Высокородные девы и пара крашеных ордынцев шествовали впереди, веселясь от души всю дорогу, Асаргад с Эбаром и кучей «мужерезок», ехали следом, молча и не обращая внимания друг на друга.
До стоянки их орды добрались ещё засветло. Асаргад, да и все его друзья-братья, были нисколько не удивлены, что их уже встретил новый ордынский царь — Доникта. Всё произошло так, как и предсказывал Асаргад, поэтому, он с лёгкостью и равнодушием воспринял эту весть, передав гостей в руки нового царя, а сам отправился в свой шатёр отсыпаться.
Сбросив бронь, расседлав и стреножив коня, отпустил его пастись. Он уже собирался завалиться на родной тюфяк, как неожиданно, в его шатре объявился тот, кого он меньше всего ожидал увидеть — Шахран.
— Не будет ли так любезен ордынский ближник Асаргад, принять незваного гостя? — витиевато поинтересовался тот, просунув голову в разрез перегородки.
Асаргаду было не до гостей и, наверное, если бы свою морду просунул кто-нибудь другой, он бы его прогнал, да ещё бы и кинул что-нибудь тяжёлое вдогонку, но этот гость, оказался на столько необычным, что любопытство, о цели его визита, перевесило усталость.
— Входи, гость дорогой, — устало проговорил Асаргад, поднимаясь с тюфяка и усаживаясь, скрестив ноги.
Шахран нырнул внутрь, сел напротив и скинув заплечный мешок, вынул оттуда кожаный бурдюк, в котором обычно носят воду или что-нибудь жидкое.
— Это прекрасное виноградное вино, с виноградников моей родины. Могу ли я угостить своего земляка?
— Шахран, — грустно парировал Асаргад, — во-первых, я равнодушен к любым пьянящим напиткам, как бы они изысканы не были, во-вторых, какой ты мне земляк? Ты мидиец, я перс.
На что собеседник, тут же отреагировал:
— И мидийцы и персы одного корня. Мы арья. К тому же Персия, сегодня входит в состав мидийской империи, а значит, мы вроде бы, как из одной земли.
Асаргад улыбнулся, отмечая про себя, что этот евнух не глуп, к тому же хорошо владеет языком и знаниями того, что происходит вокруг, а значит беседа ожидается занимательной, к тому же, было жутко интересно, что ему от него надо.
— Наливай, — согласился Асаргад, — раз на сухую говорить не можешь.
И Шахран налил. Затем, ещё и ещё. Выпив первый мешок, он достал другой. Несмотря на то, что пили помаленьку, растягивая удовольствия вкуса, не хватило и второго и ему пришлось достать третий, на что Асаргад заметил, что тот, в заплечной суме, похоже, только вино и таскает, что же спрашивать с бестолковых девочек, коли сопровождающий пьяница.
На что Шахран отшутился, сняв с себя всякую ответственность за подрастающее поколение. Пили, действительно, помаленьку и неспешно, просто, разговор затянулся надолго, до рассвета.
Сначала говорили не о чём, вернее, обо всём и сразу. Говорил в основном Шахран. Что-то рассказал о девочках, но только в общих чертах и никакой конкретики, что-то о себе сегодняшнем, что-то о жизни повелителей степей, но после первого приконченного мешка, неожиданно переключился на Иштувегу, мидийского царя и своего обидчика по жизни. Он дотошно, со всеми мелкими подробностями, поведал свою душещипательную историю о том, как стал евнухом. Как царь Иштувегу, со звериным сладострастием оскопил отца, а затем и его. Асаргаду жалко его было до слёз, а когда он неожиданно замолчал, спросил:
