или отсутствия таких перекликающихся («корреспондирующих») ритмических мелочей. В статье о графике стиха он определяет органичность или неорганичность разбивки стиха на «ступеньки» соответствием этой разбивки «интонации» стиха и соответствием «интонации» «переживанию» поэта (с. 143, 162).
А так ли это? Точно ли читатель прежде всего видит в стихотворении «то, о чем говорится», а уже потом – форму, аккомпанирующую этому содержанию? (Конечно, читатель читателю рознь; но об этом сейчас говорить не будем.)
Вот перед нами стихотворение; еще не начав его читать, мы видим, что оно написано трехстишиями; прочитав пять-шесть строк, мы видим, что оно прорифмовано терцинами; мы еще не успели разобраться в «том, о чем говорится» в стихотворении, но для нас уже распахнулась за ним перспектива большой литературной традиции, у истоков которой – «Божественная комедия» Данте; и на этом фоне мы уже по-новому предчувствуем и по-иному воспринимаем то, что ждет нас в следующих строках нашего стихотворения. Вот перед вами рядом два стихотворения, одно напечатано аккуратными «кубиками», другое размашистой «лесенкой»; разве мы уже не ожидаем, что первое скорее всего окажется камерно-лирическим, а второе – пафосно-публицистическим? Эти наши ожидания будут или подтверждены, или обмануты, и в зависимости от этого сложится все наше восприятие каждого стихотворения.
Возьмем пример самого А. Жовтиса: стихотворение В. Казина «Гармонист». Не будем выписывать текста: нам хочется, чтобы читатель этой рецензии сам раскрыл книгу А. Жовтиса и сам прочитал в ней на страницах 120–127 и это стихотворение, и его отличный разбор. Выпишем только последовательность, в которой чередуются в пяти строфах этого стихотворения строки 5- и 4-стопного хорея: 5554, 5545, 5444, 5545, 5554. Курсивом выделены редкие малоударные (то есть особенно выразительные) ритмические формы четырехстопного хорея («Ягодами земляничными…»), полужирным шрифтом – единственная в стихотворении полноударная его форма («…Стала сладко бредить грязь»). Достаточно беглого взгляда на эту схему, чтобы увидеть, как симметричен метрический рисунок этого стихотворения. В первой и последней строфе 4-стопная, укороченная строка спокойно замыкает собой четверостишие; во второй и в предпоследней строфе она уже беспокойно вторгается внутрь его; наконец, центральная строфа почти вся состоит из таких укороченных строк и притом с самым резким, напряженным ритмом. От спокойствия к напряжению и опять к спокойствию – такова основная метрическая композиция стихотворения. Взглянем в текст: она полностью совпадает со смысловой композицией. Вот этого основного соответствия – как это ни странно – и не заметил А. Жовтис. Он сосредоточился на мелочах, и «слон» остался непримеченным.
Почему это случилось? Потому что автор сознательно ограничил здесь круг своих аналитических средств теми, которые доступны не специалисту, а просто внимательному читателю: сознательно отказался от использования данных «академического» стиховедения. А оно, вооруженное результатами давних и кропотливых подсчетов, могло сказать, например, что укороченный стих в конце строфы обычно встречается чаще и потому звучит менее заметно, а в середине строфы – реже и потому более заметно; или что такие-то ритмические формы хорея привычны и потому неощутимы, а такие-то редки и потому сразу врезаются в слух. Отказавшись от средств «академического» – скажем проще, научного – стиховедения, автор сам лишил себя возможности достроить мост дальше середины той пропасти между теорией и практикой, о которой он так хорошо сказал. Чтобы мост перекинулся, необходимо строить его сразу с двух концов – не только от импрессионистических наблюдений над выразительностью, но и от научных констатаций употребительности тех или иных стиховых форм и приемов.
Да, стиховедение уже нельзя назвать «забытой наукой». Но и популярной наукой его назвать нельзя. В академических планах оно не находит места, все работы по нему ведутся исследователями, так сказать, в порядке личного энтузиазма, и результаты этих работ попадают в печать с немалым трудом. На ненормальность такого положения не так давно указали на страницах «Вопросов литературы» Л. Тимофеев и М. Гиршман72. К сказанному ими можно только присоединиться. Научное стиховедение требует такого же серьезного внимания, как и любая другая отрасль научного литературоведения.
Стиховедение – нужно!
ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ 73
ТАРАНОВСКИЙ Кирилл Федорович (р. 19.III.1911, Юрьев (Тарту), Эстония) – югославский филолог-славист, стиховед. По национальности русский. Окончил Белградский университетт. С 1958 года работает в США. Главный труд – «Русские двудольные ритмы» (Руски дводелни ритмови. Београд, 1953), статистическое исследование огромного материала по русскому ямбу и хорею XVIII–XIX веков, позволившее уточнить важнейшие понятия и законы русского силлабо-тонического стихосложения и наполнившее конкретным содержанием общую концепцию фонологической основы русской метрики, разработанную Н. С. Трубецким (т. 9) и Р. О. Якобсоном. Другие работы Тарановского посвящены русской метрике XX века, сравнительной славянской метрике, фонике и семантике стиха, интерпретации текста (в том числе стихов О. Мандельштама).
СОЧИНЕНИЯ. Из истории русского стиха XVIII в.: одическая строфа AbAb+CCdEEd в поэзии Ломоносова // XVIII век. Сборник 7: Роль и значение литературы XVIII в. в истории русской культуры. К 70-летию члена-корреспондента АН СССР П. Н. Беркова. М.; Л., 1966. С. 106–117; Основные задачи статистического изучения славянского стиха // Poetics – Poetyka – Поэтика / Ed. R. Jakobson. Vol. 2. Warszawa, 1966. P. 197–205; О ритмической структуре русских двусложных размеров // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика В. В. Виноградова / Отв. ред. М. П. Алексеев. Л.: Наука, 1971. С. 420–429; Essays on Mandel’stam. Cambridge (Mass.), 1976.
ЛИТЕРАТУРА. Slavic Poetics: Essays in Honor of Kiril Taranovsky. The Hague, 1973.
ТАРАНОВСКИЙ – СТИХОВЕД 74
Кирилл Федорович Тарановский родился в 1911 году и умер в 1993-м. Ему было девять лет, когда он покинул Россию вместе с родителями; тридцать лет – когда он защитил диссертацию в Белграде; сорок два года – когда он ее напечатал отдельной книгой, потому что в промежутке была война. Это были «Русские двусложные размеры» (1953) – фундаментальный труд, который подвел итоги «героической» эпохе становления современного научного стиховедения и стал настольной книгой для всякого занимающегося русским стихом. Ему было сорок семь лет, когда он переехал работать в США – сперва в Лос-Анджелес, потом в Гарвард; пятьдесят шесть лет – когда он напечатал первую статью о поэтике Мандельштама (в юбилейном сборнике в честь своего старшего товарища Р. Якобсона); шестьдесят пять лет – когда его «Очерки о Мандельштаме» вышли отдельной книгой (1976), а ученики его, официальные и неофициальные, в Америке и в России, уже разрабатывали предложенные в ней понятия интертекстуальной поэтики – «контекст» и «подтекст»; с тех пор это направление стало одним из самых видных в современной филологии. Только в шестьдесят два года ему
