— Это был слабый удар, и каска отразила его, — сказал он. — Нужно побольше, чем такая орочья царапина, чтобы удержать меня здесь.
— Я займусь ей, пока ты будешь отдыхать, — пообещал Арагорн.
Герцог снова вернулся в Горнбург и уснул; такого спокойного сна он не знал уже многие годы. Все остальные, назначенные в отряд, тоже отдыхали. Прочие же, все, кто не был тяжело ранен, принялись за большую работу, потому что многие пали в битве и лежали мёртвыми на поле или в Теснине.
Ни одного орка не оставили в живых; тела их были бессчётны. Но большая часть горцев-полеван сдалась. Они были испуганы и молили о пощаде.
Воины Герцогства разоружили их и заставили работать.
— Помогите теперь исправить то зло, которое вы причинили, — сказал Эркенбранд. — Потом вы поклянётесь, что никогда больше не перейдёте Бродов Скальтока с оружием и никогда больше не будете поддерживать врагов людей, после чего можете свободно вернуться в свои земли, ибо вы были обмануты Саруманом и многие из вас получили смерть в награду за доверие ему. Но если бы вы победили, ваша участь была бы немногим лучше.
Люди с Сирых Равнин были изумлены, потому что Саруман говорил им, что ристанийцы безжалостны и сжигают своих пленников живьём.
В центре поля перед Горнбургом были насыпаны два кургана, под которыми похоронили всех всадников Герцогства, павших при обороне: в одном тех, что с Восточных Долин, в другом тех, что с Западных Лощин. В отдельной могиле в тени Горнбурга лежал Хама, капитан телохранителей герцога. Он пал перед Воротами.
Орки были свалены в большие кучи поотдаль от курганов людей близ края леса. Что делать дальше, люди не знали, так как эти кучи были слишком велики для того, чтобы засыпать их или сжечь. У них было мало дров для костра, и никто и думать не смел поднять топор на странные деревья, даже если бы Гэндальф и не предупредил их, что смертельно опасно трогать кору или ветви.
— Оставьте орков лежать, — сказал Гэндальф. — Утро вечера мудренее.
Вечером отряд Теодена приготовился к походу. Похороны только начались, и Теоден, оплакивая потерю Хамы, бросил первую горсть земли на могилу.
— Великий урон причинил Саруман мне и всей этой стране, — и я вспомню про это, когда мы встретимся.
Солнце уже склонялось к холмам на западе Ущелья, когда Теоден, Гэндальф и их спутники поскакали от Вала вниз. Позади них собралась большая толпа всадников и жителей Западных Лощин, старых и молодых, детей и женщин, которые вышли из пещер. Песнь победы пели они ясными голосами, а затем замолкли, не сводя глаз с деревьев и гадая, что произойдёт дальше, потому что они боялись их.
Всадники приблизились к лесу и остановились: ни лошади, ни люди не хотели входить в него. Деревья были серыми и грозными, и под ними была тень или мгла. Концы их длинных веток свисали, подобно скрюченным пальцам, их корни выпирали из земли, словно тела невиданных чудовищ, и тёмные пещеры открывались под ними. Но Гэндальф двинулся вперёд, возглавив отряд, и в том месте, где дорога из Горнбурга уходила под деревья, они заметили теперь проход, похожий на тёмную изогнутую арку под мощными сучьями. Сквозь него и двинулся Гэндальф, а они последовали за ним и, к своему изумлению, обнаружили, что тракт тянется дальше, а рядом с ним течёт Теснинная река, и небо над ними открыто и залито золотистым светом. Однако по обеим сторонам большого прохода в лесу всё уже было окутано сумраком, сгущавшимся чуть дальше в непроницаемый мрак, из которого доносились скрип и стоны сучьев, и отдалённые крики, и гневный ропот без слов. Не было видно ни орков, ни других живых существ.
Леголас и Гимли снова ехали вместе на одной лошади, держась теперь рядом с Гэндальфом, потому что Гимли боялся леса.
— Здесь жарко, — сказал Леголас Гэндальфу. — Я ощущаю вокруг себя сильный гнев. Ты чувствуешь, как пульсирует в ушах воздух?
— Да, — подтвердил Гэндальф.
— Что же сталось с несчастными орками? — спросил Леголас.
— Этого, думаю, никто никогда не узнает, — ответил Гэндальф.
Некоторое время они ехали молча, но Леголас постоянно бросал по сторонам быстрые взгляды и всё время норовил задержаться, чтобы послушать звуки леса, если бы Гимли это позволил.
— Это самый странный лес из всех, которые я когда-либо видел, — сказал эльф. — Хотя я видел много дубов, выросших из жёлудя и погибших от старости. Мне хотелось бы, чтобы сейчас было время побродить между деревьями. У них есть голоса, и со временем я бы понял их мысли.
— Нет, нет! — отозвался Гимли. — Оставим их! Я уже догадываюсь, что у них в мыслях: ненависть ко всему, что ходит на двух ногах, и речь их лишь о том, как удушить и сокрушить.
— Не ко всему, что ходит на двух ногах, — возразил Леголас. — Мне кажется, в этом ты ошибаешься. Они ненавидят орков. Ибо они не из этих мест и мало знают об эльфах и людях. Долы, откуда они родом, находятся далеко. Из Фангорна, Гимли, из его глубоких лощин пришли они, как я полагаю.
— Тогда это опаснейший лес во всём Средиземье, — сказал Гимли. — Я благодарен за роль, которую они сыграли, но они мне не нравятся. Ты можешь находить их чудесными, но я видел в этой стране большее чудо, более прекрасное, чем любая роща или поляна на всём белом свете. Моря душа всё ещё переполнена им.
Странны поступки людей, Леголас! Они обладают одним из чудес северного мира, и что же они говорят о нём? Пещеры, говорят они! Дыры, чтобы скрыться во время войны, чтобы сложить в них запасы! Мой дорогой Леголас, знаешь ли ты, что пещеры Теснины Хельма огромны и прекрасны? Если бы про них было известно, сюда началось бы бесконечное паломничество гномов, просто чтобы посмотреть на них. О да, они платили бы чистым золотом за короткий взгляд!
— А я заплатил бы, чтобы туда не ходить, — отозвался Леголас. — И вдовое больше дал бы за то, чтобы меня вывели, если бы довелось в них заблудиться!
— Ты не видел, поэтому я прощаю твою шутку, — сказал Гимли, — но ты говоришь глупости. Ты считаешь прекрасным подгорный дворец вашего короля в Лихолесье, который в древности помогли сделать гномы? Но это же просто лачуга по сравнению с пещерами, которые я здесь видел: огромные залы, наполненные вечной музыкой воды, что струится в бассейны, прекрасные, как Келед-зарам в звёздном свете.
И, Леголас, когда зажжены факелы и люди ходят по песчаному полу под звучащими эхом сводами — ах! — тогда, Леголас, в полированных стенах блестят камни, кристаллы и прожилки драгоценных руд, и свет льётся через мраморные складки в форме раковин, полупрозрачные, как руки королевы Галадриэли. Там есть колонны, Леголас, белые, шафранные и тёмно-розовые колонны, рифлёные и самых причудливых форм, которые вздымаются с многоцветных полов навстречу искрящемуся орнаменту потолка: крылья, шнуры, шторы, тонкие, как замёрзшие облака, копья, знамёна, шпили подвешенных дворцов! Их отражают тихие озёра: мерцающий мир глядит из тёмных прудов, покрытых прозрачным стеклом, — города, подобные которым могли бы привидеться разве что Дарину в его сне, с бесконечными коридорами и многоколонными залами, в тёмные ниши между которыми не может проникнуть никакой свет. А потом — плих! — падает серебряная капля, и круги на стекле заставляют все башни дрожать и колебаться, подобно водорослям и кораллам в морских гротах. А затем наступает вечер, и они блекнут и угасают; факелы переносят в другое помещение — и другой сон. Там целые анфилады палат, Леголас: зал открывается в зал и извилистый путь, свод за сводом, лестница за лестницей, уводит в самое сердце гор. Пещеры! Пещеры Теснины Хельма! Счастлив случай, что привёл меня туда! Мне горько было покидать их.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
