Альфред Кох, 2012 год: Все сходятся, что до конца своего конституционного срока он не досидит.
Владимир Войнович, 2014 год: Владимир Путин продержится в качестве правителя России не более двух лет.
Слава Рабинович, 2014 год: Путин не досидит до 2018 года. Ему осталось не больше двух лет
Михаил Касьянов, 2014 год: Я считаю, что коллапс произойдет уже через год. Вполне возможно, это будет означать конец системы Путина.
А бывший министр иностранных дел России Андрей Козырев сказал в июле 2015 года:
«Смена режима неизбежна, возможно, она близка2.»
Не дождались. Так что исторический опыт свидетельствует: лучше изучать то, что есть, чем пророчествовать о том, что этого скоро не будет. Правда, подобные пророчества часто оказываются более востребованными, нежели знания, но по гамбургскому счету в выигрыше оказываются все-таки те, кто добывал знания.
Те, кто внушает себе и другим, что у власти агония, «ткни – развалится», препятствуют самому главному сейчас – достижению адекватных представлений о стране и мире. Знаний, которые ценны сами по себе, но при этом спасительны, в отличие от пустых теоретических построений и столь же утопических программ.
Прогнозы в прямом значении этого слова не востребованы обществом. Прогноз – это товар, и успех прогноза определяется по законам рынка, а не тем, сбылся ли он. Владимир Набоков назвал главной чертой будущего его несуществование. Поэтому любой прогноз беспредметен: он ни о чем. Предметно лишь настоящее, и прогноз всегда имеет целью как-то повлиять на поведение людей здесь и сейчас.
Сам прогноз хорошо продается, если соответствует настроениям покупателей. В девяностые годы у прогрессивной и не очень прогрессивной общественности спросом пользовались прогнозы апокалиптические. Торговля ими сыграла значительную роль в эволюции страны от Ельцина к Путину и тому, что за этим последовало. Сейчас, напротив, вопреки очевидному, во всем, что касается России, самый ходовой товар – тщетные надежды.
Большинство того, что мы называем прогнозами, в общественно-политических текстах вообще таковыми не является. Весьма часто это прием речи, игра в прогноз для произведения эффекта здесь и сейчас. Это и «все будет хорошо», и «режим Путина рухнет». Политикам. аналитикам и даже бизнесменам совершенно не нужны прогнозы, из которых следует, что надо менять нынешние стратегии. В крайнем случае, они согласны на их модификации. Прогноз точный и сбывшийся никакой ценности не представляет и его автору дивидендов не приносит. Мерило успеха – только продажа прогноза в момент появления. И никаких репрессий и запретов – знание об обществе не нужно самому обществу.
Антиутопии исказили восприятие действительности у тех, кому довелось и доводится жить при воплощении утопий. Вплоть до замятинского «Мы» основной проблемой общества будущего всеобщего равенства считалась общая, равномерно распределенная сытость. Ходасевич писал в 1920 году:
Всем равный жребий, вровень хлеба
Отмерит справедливый век.
А все-таки порой на небо
Посмотрит смирный человек
Реальность обернулась голодом, нищетой и неравенством во всем. А сейчас образы общества будущего, созданные Александром Зиновьевым и Владимиром Войновичем, до сих пор не позволяют трезво взглянуть на происходящее. Они полагали, что технологическое отставание, дефицит, закрытость и тотальные запреты будут только усиливаться. Они видели будущее тоталитаризма в его глухой обороне от внешнего мира – свободного, процветающего. уверенного в себе.
А вышло все наоборот. Россия освоила высокие технологии, инструменты рыночной экономики, добилась относительного благоденствия, не прибегает к массовым репрессиям и запретам, а главное – проводит агрессивную наступательную политику против слабеющего, теряющего идентичность, пораженного популизмом, готового отказаться от свободы цивилизованного мира.
Размышляя над советским обществом и культурой, Надежда Мандельштам пришла к выводу, что совок (это слово, конечно, появилось позднее) несовместим с трагедией, с трагическим мировосприятием, порождаемым поруганием ценностей. Это неспособность признания поражения, а значит и отсутствие стремления к перерождению и победе. К восстановлению и утверждению ценностей.
Наблюдая за происходящим в умах самых разных людей, постоянно вспоминаю эти слова. То, что сейчас скажу, относится ко всем, кто считает происходящее в России бедой. Самая большая ошибка, которую многие сейчас совершают, – отказ от признания победы Путина и своего полного поражения. И этот отказ – триумф Кремля.
Тот, кто не способен признать поражение, никогда не станет победителем. Чем дольше проигравшие внушают себе и другим, что все это случайно и ненадолго, тем дальше они будут оставаться от того, чтобы начать все сначала в ясном уме и твердой памяти. Они длят и углубляют свое поражение и не желают слушать тех, кто говорит им об этом. Цепляются за свои иллюзии и за свои статусы, позволяющие им не допускать свободного развития мысли и честного обсуждения того, что происходит.
Их проклятия и оскорбления в адрес Путина и Кремля, их пророчества о скором падении нынешних триумфаторов делают их пособниками тех, кого они поносят. Путь к победе начнется с признания трагичности происходящего и его необратимости в ближайшем будущем. Это трагедия народов, которые лишены возможности мирно и свободно развиваться.
И прежде всего надо оставить пустые надежды на то, что в России все это ненадолго, связано с одним человеком. Показательны темы, запрещенные к обсуждению не властью – социумом. Можно поносить Путина, предрекать крах режима в ближайшие недели. А вот задавать вопрос, как же такой никчемный Путин пятнадцать лет удерживает власть и диктует свою волю миру, не стоит. И признавать укрепление с каждым днем его власти тоже нельзя. Хозяева дискурса – это не тайные агенты власти, хотя и такие встречаются. Интеллектуальное и культурное развитие состоит в постоянном пересмотре дискурса, в переоценке иерархий и культовых фигур. Однако кому пересматривать, если хозяева дискурса никого не слышат, кроме себя?
Умом Россию понять можно. И нужно понимать – иначе в одном мире с ней не прожить. Понимание это начинается с отказа от проекции на тоталитарную Россию представлений о демократическом государстве и обществе. Тоталитаризм требует иной социальной оптики и политологической методики. Самое главное: когда произносится само это слово – тоталитаризм – заканчиваются все попытки некоего безоценочного знания. Объект изучения – зло. С этого надо начинать. И с признания того, что зло не бывает смешным, оно всегда порождает трагедию и никогда – фарс.
Язык и знание
Одной из тревожных черт современности является невостребованность обществом знания о самом себе. Средства массовой коммуникации призваны связывать фундаментальную науку с обществом. Но они с этой миссией не справляются. Прежние кризисы в историческом развитии Европы оказывались плодотворными, когда удавалось создавать креативную коммуникационную среду, связывать людей знания с людьми действия, выводить общественно-политическую деятельность за рамки внутривидовой борьбы. Знание и понимание современного мира рождается из сочетания научного мышления, позволяющего подняться над обыденностью, с профессионализмом в сфере медиа, частью которого является способность к сбору и анализу информации. А главное – к переводу более высокого и более общего знания на общедоступный язык, дабы разъяснить людям связь высокого и общего с их обыденным и частным. Так было в России во время перестройки. Сейчас происходит прямо противоположное, что лишний раз подтверждает отсутствие прямых и простых связей и зависимостей между прогрессом технологическим (в данном случае – коммуникационным) и прогрессом общественно-политическим.
Социологи толкуют о «неочевидных аспектах» социальных феноменов. Известен, по меньшей мере, один случай, когда общественный строй ряда государств оказался таким «неочевидным аспектом». Таков тоталитаризм. Фундаментальные труды о нем, если внимательно приглядеться, нельзя отнести к дискурсу определенной науки, а некоторые из них вообще являются художественной прозой «литературой вымысла», причем содержат различные трактовки тоталитаризма (произведения Платонова, Замятина, Набокова, Войновича, Оруэлла и Хаксли, если не считать предтоталитарных сочинений Достоевского, Чехова, Кафки и других писателей). Но все вместе это формирует историческое и социальное знание.
Только один пример. «Масса» является центральной метафорой классической работы Ханны Арендт, написанной на основе посттоталитарного опыта. Она, в частности, отметила такую особенность тоталитаризма.
