Зовут ее, конечно, Марина, а я ее прозвала Мандариной — за страсть к мандаринам. Хотя точно так же ее можно было назвать Кошкина мать.
Дома у нее, как в зверинце — кошки на диване, на шкафах, на подоконнике. Ей комфортнее с ними, чем с людьми. Приходишь к ней, она спрашивает: «Мандарин хочешь?». Если нет под рукой мандаринов, она тут же закуривает. Может, она так пытается бросить курить? Она вообще предпочитает есть все оранжевое: морковь, полузрелые помидоры, хурму, сливы, апельсины, но в основном мандарины. Во всех вазах в комнате тоже стоят оранжевые цветы — лилии, базарии или тилеции. Одним словом, Мандарина — редкий экземпляр. Может, даже редчайший.
В три пополудни я уже поджидала свою соседку во дворе возле ее машины, чтобы отправиться к депутату. Я хоть и умею водить, но своей машины не завожу из-за постоянного проваливания в экстрасенсорные состояния.
Мандарина появилась в огромной черной шляпе с пером, в изящном приталенном костюме и на каблуках. В таком наряде впору было отправиться в приличное общество на пятичасовой чай, а не к депутату округа по фамилии Объектов. «Пусть боятся!» — ответила Мандарина на мой вопросительно-восхищенный взгляд. У Мандарины прослеживалась способность к телепатии, как у всех людей, имеющих нестандартный IQ. Ее наверняка еще и хлопнули в детстве раза два по голове — какие-нибудь двоечники за чрезмерную начитанность. Но Мандарина была реальной, она обладала целым рядом человеческих слабостей, доведенных до крайности. Самой большой из них была любовь к четвероногим и кошкам в частности.
«Хочешь мандарин?» — спросила она меня при встрече. «Нет, спасибо». «Ну как хочешь», — и она принялась очищать оранжевый фрукт своими проворными пальцами, одновременно заводя машину. «Гаденыши, — прошипела она, прожевывая первую отправленную в рот дольку, зачем люди рожают этих гаденышей? Зашла к соседке, так у нее на горшке близнецы сидят — оба прыщавые, не знаю, чем их кормят. Пищат, словно их режут, и такие противные! Мне совершенно очевидно превосходство животных над человеком. Господь в первые дни творения порепетировал на человеке, а потом учел все ошибки и создал кошку: Это самое совершенное создание Божье — абсолютная гармония механики и эстетики. Как они вытягивают и втягивают коготки. А усы — ты видела у человека такие усики? Нет! А тут их целых две пары! Как изящны!» Я взглянула на Мандарину. Ее лицо с высокими скулами, удлиненный разрез глаз и тягучая манера выговаривать слова, наводили на мысль о незавершенной реинкарнации: то ли кошки в женщину, то ли женщины в кошку. Мандарина — хорошее кошачье имя. Сокращенно — Маня. Жила такая Маня у богатых хозяев и не любила их маленьких детишек, сидящих на горшках. Вполне убедительно… Но Мандарина продолжала свой рассказ-мяуканье: «Моя Мотя пристрастилась залезать на вытяжку на кухне и оттуда писать! Это же неудобно, но она писает именно оттуда. Я убеждена, что она делает это из любознательности: ей интересно наблюдать, как ее струя падает сверху на плиту! То же и Рэй — ангорец, он прокусывает пакет молока, не для того, чтобы пить, а чтобы полюбоваться, как молоко хлещет на пол! Какие утонченные существа! Аристократы! А дети в большинстве своем — поросята. Зачем рожать гаденышей? Лучше бы спасали уличных кошек и собак — в этом больше гуманизма».
Мы подкатили к зданию управы. Мандарина оборвала свой монолог, проверила в сумке видеокамеру, которую взяла на случай сбора компромата, и спустя минуту-две мы уже входили в приемную Объектова. Как и следовало ожидать, Объектов был носителем говорящей фамилии. За столом сидел скорее объект, нежели живой человек Его серый костюм, накрахмаленная рубашка и модный широкий галстук топорщились, надетые на крупные формы, покрытые загаром. Он ощутил артистическое вдохновение в присутствии двух дам, нажал под столом кнопку камеры наблюдения и начал представление. Хохотал нам в лицо, выслушивая мольбы помочь сохранить деревья от порубки, затем резко менял выражение лица на глубокую задумчивость, изображая мыслителя, когда мы просили восстановить уничтоженную пешеходную дорогу. Наконец мы добрались до истории с переходом, рассказав о погибшей там женщине. (Ее имя и особенности моего с ней контакта я держала в тайне даже от чуткой Мандарины.) «У нее почку забрали! — выкрикнула вдруг я, испугавшись собственного голоса. Для меня самой это тоже стало неожиданностью. Информация о почке окончательно сформировалась в моем сознании. Я ясно увидела тело Лизы на столе патологоанатома, который делал надрез на ее левом боку, затем он вынул орган, передал тут же стоящей рядом помощнице, а она поместила его в металлическую коробку и отправила в морозильник. (Мой сон в день похорон Лизы оказался вещим). «Ее использовали в качестве донора! — констатировала я гневно, — родителей даже не искали, у нее же есть какие-то родители!». К этому моменту депутат понял, что исчерпал весь набор мимических красок, и сказал по-простецки: «Девчонки, вы о чем? Милиция приезжает ночью, видит кучу из костей и мяса, — какие родители?» Заметив, что мы с Мандариной притихли, и приняв это на счет своей убедительной игры, продолжил уже нараспев: «А есть еще живые люди, которые ждут донорскую почку, сердце, печень…» Он сделал паузу, припоминая анатомический атлас: «…селезенку, поджелудочную железу…» И ничего больше не вспомнив, закруглился: «Их жизнь зависит от доли секунд!» Но серьезная беседа его утомила, и он снова принялся хохотать, очевидно, для снятия стресса. Наконец, он признался, что все решают деньги. Последнее заявление Объектова вызвало у меня страстное желание задушить его прямо тут, в кабинете. Плохое желание, знаю, и запрещенное по всем законам, особенно экстрасенсам — можно материализовать желаемое. Но, каюсь, меня, как и всех простых смертных, охватывала порой жажда быстрой расправы и мести. Я представила, как мы с Мандариной приканчиваем его и потом торгуем целым набором отборных органов Объектова, прямо во дворе управы. Мои мысли, очевидно, были столь выразительны, что Объектов, проведя инстинктивно рукой по своей шее, одарил меня недобрым взглядом. Я кивнула: правильно понял.
Он сразу весь скукожился-то ли испугавшись чего-то, то ли устав. И, потянувшись к нам через стол, чтобы мы расслышали его, зашептал: «На депутатском рабочем месте запрещено сопереживать…» И вдруг спросил совсем жалобно: «Может сфоткаемся вместе?» Вынул из ящика фотокамеру, нашел для нес место на столе, поставил на автоспуск и быстро перебежал к нам
