искали, решили зайти в мастерскую по изготовлению надгробных плит. Эта светлая мысль посетила Винни: «Можно у них справиться, заказывал ли кто-нибудь надгробную плиту для Крузовой». В мастерской два краснощеких работника разговаривали с худощавым, необычного вида посетителем. Он был высокого роста, волосы на голове стояли дыбом, шею прикрывал выцветший шарф, рукава пиджака были слишком коротки. Он напоминал рассеянного поэта или бродягу. Говорил очень тихо, нервно разминая пальцы, запинался, как будто все время что-то обдумывал. Разговор шел о камне и о кресте. Чтобы не смущать незнакомца, я принялась разглядывать портреты кинозвезд, что висели тут же, соседствуя с образцами шрифтов для памятников. Но вот посетитель умолк. Краснощекие парни сделали последние расчеты, протянули ему квитанцию и вопросительно взглянули на нас. «Простите, — вежливо начал Винни, — нас интересует, заказывал ли кто-нибудь надгробную плиту…» «Или крест», — уточнила я. «Или крест, — повторил за мной Винни, — на имя Крузовой…» «Елизаветы?» — неожиданно поинтересовался худощавый посетитель. «Да-да, Елизаветы…» — поспешили ответить мы. «Я заказываю, сейчас!» — ответил вдруг незнакомец. Такой быстрой развязки наших поисков мы и предположить не могли. «А где ее могила, не проводите?» — тут же спросила я. Мужчина оценил нас с Винни внимательным взглядом и, не сказав ни слова, кивком головы предложил последовать за ним. Попрощавшись с краснощекими парнями, мы вышли из мастерской и поспешили за сутуловатой фигурой незнакомца. Недалеко от ворот кладбища он свернул на узкую тропу и сразу остановился. У самых его ног возвышался небольшой свежевырытый могильный холм. «Это она!» — дернула я Винни за рукав. На могиле лежал маленький букетик искусственных цветов. Самодельный крест был воткнут в землю. На криво прикрепленной табличке неровным почерком было выведено: «Чистейшая из душ».
Худощавый тип неожиданно засуетился: «Мне пора, да и вы, наверное, хотите сами… Вот, если понадобится что-то…» — он не договорил и протянул мне скомканный листок бумаги. Только я собралась спросить его о Лизе и кем он ей приходится, как он поспешил к выходу и вскоре скрылся из вида. Я сунула клочок бумаги в карман. Появившийся откуда-то котенок взобрался на могилу и стал играть с искусственными цветами.
Уже в машине на обратном пути Винни задумчиво произнес: «Не знаю, та это Лиза или другая, но в принципе, это не имеет значения — человек был хороший».
По дороге домой у меня появилось желание выйти у парка и посидеть на траве. Требовалась разрядка. Винни согласился. Это был один из самых старых парков в городе, в самом центре, пока еще не тронутый рукой новаторов. Деревья изгибались стволами и свешивали кроны, в такт им одним слышной музыке. Они зазывали в свою прохладу и тень. Мы сели под самым старым и высоким деревом, спина к спине, соприкасаясь затылками. Закрыв глаза, услышали накатывающий шелест листвы. Куда- то глубоко-глубоко, в самый центр земли, побежала и растворилась усталая человеческая энергия. Взамен потянулись из недр потоки живой силы. «С каждой минутой, мне становится все лучше и лучше, — услышала я стройный хор голосов, — я чувствую себя абсолютно счастливым… По моему телу растекается чистая энергия любви…» Я открыла глаза. «Ты знаешь, Винни, — сказала я мечтательно, — где-то есть город, тихий, как сон. Там есть клуб одиноких сердец». Винни очнулся от оцепенения: «А где?» «Не знаю, где-то есть, я его слышу». Он поднялся: «Ну что, ты еще посидишь?» Я кивнула. «Тогда сиди, а мне пора», — он улыбнулся напоследок и заспешил по аллее парка в сторону метро.
Я понимала, что кроме птиц, у Винни должен быть кто-то еще… Хотя было б спокойнее, если б только птицы… «Могу же я обходиться только фантазиями, — уговаривала я себя. — Правда, он мужчина, Ему это нужно. Для здоровья. И вообще. Но поклонница?»
Свернувшись под деревом калачиком, я старалась успокоить занывшую старую рану. Пробудившуюся внезапно тоску по любви. Давнее, почти забытое чувство. От него слегка тошнило, но это быстро проходило. Представила себя прежней, простой женщиной. Захотелось прижаться к мужскому телу. Почувствовать себя слабой и любимой. Протянула руку, потрогала траву. Словно, погладила чьи-то взъерошенные волосы. «Теперь я любовница этого дерева и этих облаков», — подумала я о самой себе. Боль в сердце от невозможности кого-либо обнять пронзила и вызвала слезу. «С каждой минутой мне становится все лучше и лучше, — произнесла я, глядя на крону дерева, — где этот клуб живых людей? Где этот город?» Я вспомнила про бумажку, что сунула впопыхах в карман, достала и развернула ее. Карандашом было написано несколько фраз: «Если тебе нужно человеческое тепло и любовь…» На слове «любовь» я опрокинулась в стремительный пятиминутный сон. А может, это было видение.
Я летала среди поэтов. Подлетая к ним, дергала их за полы. Они оборачивались, чтобы посмотреть, кто их потревожил. Обрадованная, что это настоящие, а не поддельные поэты, я спрашивала: «Вы моего знакомого поэта не встречали?» И не получив ответа, летела дальше по лабиринту, заполненному светом и облаками. Наконец я увидела его — в темном углу, в комнате с зашторенными окнами. Между мной и им, как царапины на фотографии, шли красные надрезы, словно кто-то стер кожу до крови. И в этом было что-то личное, предназначенное мне. Предупреждение об опасности? Откровение? В этой комнате было очень уютно и по-домашнему тепло. Я что-то объясняла ему. Наверное, про свою любовь. Про нехватку любви и большую усталость. И он меня понимал. Он понимал меня всегда. Это я смогла говорить с ним о любви только теперь. Почему-то только с умершими случался потаенный разговор, который при жизни всегда откладывался на потом. Он смотрел и смотрел в мое лицо — чтобы мне хватило его тепла на много лет вперед.
Потом разговаривала с мамой. От мамы меня пыталась отогнать какая-то неизвестная женщина. Она обращалась ко мне, словно я была ее подчиненной, а она — моим боссом. «Не волнуйтесь, мы вылечим вашу маму!» Я благодарно и испуганно кивала и совала ей коробочку конфет: «Конфеты или что-нибудь еще? Скажите — могу и доллары!» Она фыркала и снисходительно соглашалась: «Можно и конфеты». Взяв коробку, убирала ее в шкаф, полный таких же шоколадных наборов. Ах, как много больных нуждается в помощи, как много коробок! «Вылечите поэтов! Пожалуйста, вылечите поэтов. Посадите живые деревья! — кричала я кому-то, кого
