и часы идут, а парки… нет, не парки – шелкопряд
тянет ниточку, и прялочка вертится и жужжит
столько дней уже подряд и столько лет уже подряд.
Что за ниточка такая, для чего она блестит?
Это шёлковая ниточка, для связи всех времён!
Кто там держится за ниточку, стареет и грустит -
это Бог грустит о вечере, что кончится и он.
Видишь, прошлое всё думает, куда бы ускользнуть,
да за шёлковую ниточку потянешь – и опять
всё воротится обратно, пусть хоть и на пять минут:
посидеть за чаем сумрачным, поплакать, помолчать.
Можно вытянуть и будущность без всякого труда -
потяни в другую сторону, попробуй-ка рискни!
Лишь бы прялочка вертелась… а из коконов всегда
вылетают только бабочки, лишь бабочки одни.
* * *
На высоком летнем береге,
где сидят два воробья,
есть на всякие истерики
пол-улыбки у тебя:
пол-улыбки, полкораблика -
возле всех моих пучин,
полфонарика, пол-яблока:
мол, не хмурься без причин!
На любой тяжёлый обморок -
бросить ночь, махнуть в кабак! -
у тебя есть грозный оберег -
пол-улыбки на губах.
И за праздные терзания
(не терзайся, идиот!)
нас с тобой сквозь утро раннее
пол-лошадки увезёт.
КАРТОЧНЫЕ СТРАСТИШесть стихотворений
1
Дню заканчиваться лень,
и далёк скандал.
Сколько хочешь Королей -
сколько хочешь Дам.
Всякой масти завались,
как в лесу опят.
Все на свете обнялись
и вповалку спят.
И никто ещё в пыли
шлейфа не валял
Снятся Дамам Короли,
Дамы – Королям.
Но уже близка гроза.
Зябко на ветру.
Туз во сне толкнул Туза -
это не к добру.
Все несчастья от Тузов,
вставших на дыбы…
Чу! Шестёрки слышат зов
Боевой трубы.
2
Дама била Короля.
На бочок склонив головку,
обстоятельно и ловко
била Короля.
Высоко взлетали ленты,
высоко взлетали банты -
Дама била Короля.
Ведь истерики и бунты -
это дамские таланты…
Дама била Короля.
А Король был очень милый,
очень милый и усатый,
а Король смотрел с досадой,
усом шевеля.
И не знал, что Дама била
потому его, что милый,
очень милый, и усатый,
и ни в чём не виноватый,
а ещё смотрел с досадой,
усом шевеля!
Дама била Короля.
Отдыхала и по новой
била Короля…
А причиной (и основой)
было то, что он бубновый,
и за то, что он бубновый,
Дама била Короля.
3
Два Короля ночной порой
сходились под горой.
И с бубном был один Король,
и с пикою – второй.
И тот, который с бубном был,
всё время в этот бубен бил,
а тот, который с пикой шёл,
был беспримерно зол.
Они сошлись порой ночной
под общею луной.
И всё окончилось войной -
кровопролитной, но смешной
под этою луной.
И тот, который с бубном был,
того, кто с пикой был, убил
под этою луной.
А если б тот, кто с бубном был,
того, кто с пикой, не убил
под этою луной,
тогда бы тот, кто с пикой был,
того, кто с бубном был, убил
под тою же луной.
Но, в общем, их военный пыл
поднял вокруг такую пыль
под общею луной,
что непонятно, кто там был,
и кто кого из них убил,
и под какой луной.
4
За Дамой гонялись четыре Валета
(Валет, и Валет, и Валет, и Валет):
четыре берета, четыре жилета
и восемь цветных эполет.
И восемь цветных эполет.
Четыре Валета ей пели куплеты
(куплет, и куплет, и куплет, и куплет) -
и ей подарили четыре браслета
и восемь пакетов галет.
И восемь пакетов галет.
Наверное, Дама была из балета,
ей было семнадцать, наверное, лет.
И Дама влюбилась в береты, в жилеты
и в восемь цветных эполет.
И в восемь цветных эполет.
За Дамой гонялись четыре Валета,
четыре Валета ей пели куплеты,
к тому же, стояло прекрасное лето,
а Дама была стрекоза…
Она с удовольствием съела галеты,
а после надела четыре браслета
и замуж пошла за Туза.
5
Шестёрки сказали Семёркам,
Семёрки сказали Восьмёркам,
Восьмёрки сказали Девяткам,
Девятки сказали Десяткам…
Валеты любили секреты
и Дам обожали Валеты -
и так разносилась по свету
ужасная тайна Туза:
Туз был староватым,
не очень богатым
и, главное, пятым
в колоде Тузом,
а в пятом – какой же резон?
Но эта кошмарная новость
про эту кошмарную старость
была совершенная глупость
и, в сущности, бред или сон:
Туз был староватым,
Туз не был богатым,
но не был и пятым
в колоде Тузом,
поскольку… какой же резон?
И так получилось, что как-то
разбил он все прочие карты -
конечно, весьма деликатно,
а всё-таки вышел конфуз.
Поскольку, хоть он староватый
и даже совсем не богатый,
но всякие сплетни чреваты,
и Туз – это всё-таки Туз.
6
Только начинался вечер,
но уже кончался покер.
На полу валялся Джокер
и молчал как мог.
Крыть друг друга было нечем,
глупо посылать за сменой -
и витал над мрачной сценой
розовый дымок.
Дама обижала Даму
(не пуская Даму к дому),
на отшибе думал думу
пиковый Валет.
Три других стрелялись рядом
и, спалив друг друга взглядом,
наполняли едким чадом
целый белый свет
Короли погибли оба.
Туз Тузом раздавлен грубо.
Дам – всех сразу – сгрызла злоба.
Пал Валет – в груди с дырой.
Мелочь порвана на части.
И, когда утихли страсти,
Джокер встал и крикнул: «Здрасьте!
Я теперь король!»
БАЛЛАДА О ПОЧТОВОЙ СУМКЕ
Я цитирую цитаты, сочиняю сочиненья -
завтракаю лёгкий завтрак и обедаю обед.
Почтальон приносит почту, улыбается улыбкой -
лицемерной и коварной: «Вам письма сегодня нет».
Я отнюдь не обижаюсь: я-то знаю почтальонов -
всю их подлую породу, и меня не проведёшь:
почтальоны вечно прячут массу писем в толстых сумках
и нисколько не краснеют, ибо – обожают ложь!
Так что я крою спокойно мину номер сорок восемь
(равнодушие к событьям) и спешу произнести:
«Как дела и как здоровье? Не зайдёте ли на кофе?
Дождь идёт, и всё такое… Вы промокнете в пути».
Он развешивает уши на некрашеном заборе -
я же сразу понимаю: алчет кофе негодяй! -
и лениво добавляю: «Впрочем, если не хотите,
мне же лучше… кстати, сливки просто льются через край!»
Почтальон снимает уши – ухо за ухом – с забора
и негромко отвечает, обращаючись к дождю:
«Слишком многие мечтают вьшить кофе с почтальоном…
Я подумаю сначала, а потом уже скажу».
Я-то вижу, что попался он в расставленные сети
и, уже почти ушедши, говорю: «Ну, нет так нет…
Кстати, вот что интересно: кофе часто пьют с печеньем,
а закусывают тортом и коробками конфет».
Я-то знаю почтальонов, всю их гнусную закваску,
и отнюдь не удивляюсь, слыша, как он говорит:
«Если только ненадолго… я же всё-таки на службе», -
ухмыляючись ухмылкой, омерзительной на вид.
Он почти бежит за мною на весёлый запах кофе,
обсуждая по дороге сотню всяких пустяков:
что за торт, что за печенье, импортные ли конфеты -
и большая ли коробка, и срок годности каков…
Я, конечно, отвечаю на вопросы – пункт за пунктом -
и подталкиваю гостя к креслу – мягкому притом:
развалившись в мягком кресле, он хватается за чашку
и хлебает как безумный крепкий кофе жадным ртом.
Я отнюдь не раздражаюсь (я-то знаю почтальонов!) -
повторяя: «Ах как странно, что мне не было письма…»
И, притворно сожалея, он внезапно засыпает:
кофе с пачкой димедрола быстро действует весьма.
Тут я открываю шкафчик, вынимаю острый ножик
и втыкаю этот ножик раз пятнадцать – двадцать пять
почтальону прямо в сердце – и, когда он умирает,
я, вздыхая облегчённо, принимаюсь хохотать.
Хохоча, я расчленяю тушку пакостного гостя
на квадратные кусочки и бросаю их в мешок,
а потом мешок сжигаю в алом пламени камина
и спокойно жду, покамест улетучится душок.
Наконец, уже отныне не теряя ни секунды,
еле сдерживая сердце и пылая как в огне,
я бросаюсь к толстой сумке и вываливаю на пол
массу утаённых писем – все до одного ко мне!
Я совсем не возмущаюсь (я-то знаю почтальонов),
я ласкаю письма взглядом, силясь подавить озноб,
открываю все конверты, складываю письма в стопку -
и читаю, и читаю, и читаю их взахлёб…
И никак не начитаюсь, всё никак не начитаюсь -
строчка тянется за строчкой, как коралловая нить…
Многое в них устарело – и в сердцах я повторяю:
«Раньше надо было, раньше эту гадину убить!»
Впрочем, пусть и так спасибо скажет мерзкое отродье,
