С воспоминанием одним.
* * *
Что-то с неба упало и снова взлетело
с зеленеющей веточкой наперевес -
ничего, это просто заблудшая тема
старой веры в далёкую милость небес:
привиденья – они мастера возвращаться,
рукавами махать да вздыхать невпопад!
К месту древних огней пробирается счастье
и на месте огней застаёт снегопад.
А вон там – ошибаясь и путая адрес -
из совсем уж нездешних времён Никогда
по задворкам крадётся Прости-моя-радость,
и пылает над нею чужая звезда.
В переулках гуляют весёлые страсти,
перепутав навеки, где «я», где «не я»,
и теряется небо в огромном пространстве
одного бытия.
* * *
Зима похожа из окна
на Брейгеля: там так же тесно -
там на кусочке полотна
Большое разместилось Детство.
Оно катается с горы
и застывает на морозе
среди размашистой игры
в какой-нибудь прекрасной позе.
И замирают на снегу,
веками не перемещаясь,
то на лету, то на бегу -
Проделка, Выдумка и Шалость.
А мне до них – как до звезды
или до Вашего привета:
не помню, сколько вёрст езды,
но помню, что четыре века.
* * *
А вот вам грёза – или стрекоза
прозрачная, как подобает грёзам
и, может быть, как подобает музам.
Так, значит, стрекоза. Или слеза.
Всё, что прозрачно, выстроилось в ряд,
пусть и не слишком стройный, но достойный
и осенённый беззаботной тайной:
жаль будет, если так-не-говорят.
Но так не говорят, а говорят
совсем иначе: это-то и грустно -
и в том, как говорят, нет ни искусства,
ни правды, ни любви, а только яд
обыденности…
Кто из нас убит -
пусть выйдет вон и не мешает прочим,
которым больше заниматься нечем,
в подруги брать стрекоз или сильфид.
* * *
Воробышком или Гаврошем
порхает сердце по весне:
вон чистый дым над нашим прошлым -
из всех садов по всей стране.
И свежей веткой жизнь другая
уже кивает нам сквозь дым -
и мы спешим, мосты сжигая,
расправиться с пережитым.
Какая глупая расправа!
В чём виноваты пред тобой
уже давно сухие травы,
шуршащие наперебой?
Зачем с былыми временами
ты так немыслимо суров,
что на одно воспоминанье
изводишь столько вот костров?
Но день грядущий бьёт крылами,
ловя тебя на шум и свет,
и ты всё раздуваешь пламя,
и чистый дым летит вослед.
ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯО ВАРШАВЕ
Мату tylhojednciWarszawg…
1
Пан предлагает приправы,
пан извиняется охотно
за облака над Варшавой,
за плохую варшавскую погоду,
за обветшавшее барокко,
за облетевшие деревья,
за суетливую мороку
листьев в пустынной галерее…
Как будто морока листьев,
лето, улетевшее рано,
и вообще всё на свете – зависит
от этого любезного пана!
2
Как воздушный поцелуй на лету
восемнадцатое это столетье!
Обращаюсь ко второму лицу
через церемонное третье -
экий польский, экий птичий язык,
экий щебет из далёкой дубравы!
Он, мне кажется, однажды возник
наподобье небольшой переправы -
как такой один старинный мосток:
вот и мы на нём чуть-чуть постояли…
Поболтали б, да обычай тут строг:
заставляет соблюдать расстоянье -
скажешь «proszedo herbaty», а ответ,
разумеется, последует птичий…
Польский неземной этикет,
соблюденье заоблачных приличий.
3
Узкая варшавская галерея -
тесное пространство в колоннах,
бедная варшавская лотерея
в жёлтых тонах и зелёных!
Плесень старины на латуни,
мох на обветшалых банкнотах…
Надо поклониться «Фортуне»
за немыслимое множество злотых!
Существуют медь или паста -
начищать до блеска монеты,
но, бедное варшавское паньство,
у тебя сплошные банкноты…
Панове коммерсанты, у вас я
перенял вашу старинную моду -
с Богом на углу торговаться
на предмет хорошей погоды.
4
Меж тучных ламп и костёлов тощих
есть Rynek downy, где всё в порядке:
один шарманщик, один извозчик,
одна шарманка, одна лошадка…
Вам, пани Польша, не нужно больше:
всего, что мило, бывает мало.
А ты, извозчик, тогда изволь же
везти туда… да куда попало!
А ты, шарманщик, тогда изволь же
играть о том… да о чём угодно:
для пани Ночи, для пани Польши,
для пани Очень Плохой Погоды.
А я для пани Каквашеимя
пишу слова на стене шершавой,
что всё на свете неповторимо -
как жизнь, как смерть или как Варшава.
* * *
Упустим из виду пустяк
и вдруг решим, что в наших бедах
жизнь улыбнётся, скажем так, -
глядишь, а улыбнулась эдак.
Улыбок множество у ней -
пустых, коварных и неверных,
и множество ночных огней,
огней дневных, огней вечерних.
Хоть душу грей, хоть память грей -
не отогреешь: холод, ледник.
Прикуривай от фонарей,
от иллюзорных, от последних.
Но Ваше Вашество Пустяк
махнёт флажком из близкой дали -
и жизнь вдруг улыбнётся так,
как мы совсем уже не ждали.
* * *
За колючим за боржомом -
ветру зимнему под стать -
скучно в городе тяжёлом
злое время коротать.
А за островом Кукуем
есть кафе, где жизнь как дым.
Хочешь, сядем потолкуем -
хочешь, просто посидим.
И возьмём по чашке кофе
да по рюмочке вина,
чтоб не думать об эпохе
то ли смерти, то ли сна.
Вспомним что-нибудь другое -
утренний, к примеру, лес
и за облаком погоню
через лес наперерез,
или как узор на ткани
просиял – и был таков,
или кроткое мельканье
узких серых башмачков…
Музыкант тут музыканист,
денег некуда девать…
Слава Богу, что покамест
есть о чём не забывать!
* * *
Говорили: давайте запомним, а нет – так забудем!
Хорошо говорили: забыть всё равно что запомнить.
И поэтому, может быть, наше «спасибо за подвиг»
так же просто и мило звучит, как «спасибо за пудинг».
Всё равно и светло… и пока, моя жизнь, мы с тобою,
всё равно от чего отказаться и с чем согласиться, -
и неважно, что строишь ты мне или я тебе строю:
это храм у нас будет с тобой или будет темница.
Сколько нужно грехов, чтобы их положить в основанье
лучезарнеишеи святости – столько я даже не знаю.
Обойдёмся не этими – значит, другими словами,
начертаем на знамени… впрочем, оставим и знамя:
всё равно не для нас громыхает, шумит и клокочет
эта площадь бескровных страстей и кровавых видений!
Я иду за тобой, на застенчивый твой колокольчик,
как весёлый маньяк за хрустальной своею идеей.
* * *
На бестолковой распродаже,
где золото идёт как лом,
давай-ка от греха подальше,
сцепившись пальцами, уйдём.
Оставим скорби и восторги
и призрачную благодать:
увы, на этом бурном торге
нам вовсе нечего продать.
Строка из Нового Завета
вспорхнёт и сядет на чело:
сказать беспечно, что всё это
не стоит ровно ничего, -
веди ж нас, нежный бог Багульник,
под твой сиреневый салют
от мест, где всё ещё торгуют,
к местам, где вот уже поют.
СОБЕРИ СВОИ СТИХИ
1991–1992
* * *
Собери свои стихи
по бульварам по осенним,
по песочницам по детским,
по задворкам по сырым.
Собери свои стихи -
что ж ты, друг мой, так рассеян?
Не бросай их где придётся:
мы не знаем, что творим.
Собери их по домам,
где ты был когда-то гостем -
поздним гостем Ренессанса, -
собери их по домам.
Собери их по домам -
там их и найдёшь, где бросил:
к ним никто не прикасался -
их никто не понимал.
Ей-же-ей, давно пора
начинать пустые сборы
в честь последнего веселья,
в честь поездки никуда.
Вот и кончилась игра.
Сделай так, чтоб скоро-скоро
от стихов твоих на свете
не осталось и следа.
Потому что их удел
состоял, признаться, в том лишь,
чтобы на тебя взглянуло
маленькое божество.
И – отворотясь от дел
(очень важных, если помнишь) -
на тебя уже взглянуло
маленькое божество.
ДВЕ СТАРЫЕ ВИРШИ
1
По синему ельнику зайка бежит,
королевич маленький в люльке лежит,
у него по пташечке в каждой руке,
говорящих мысли на его языке:
Небо над тобою, говорят, роково:
не ходи за облаци, там нет никого. -
Кочет, вон, на тереме не хочет в полёт,
Бог сидит на дереве и плюшку жуёт.
Всё-то тут устроено на диво умно:
на лужайке ангелы ткут полотно,
рыбаки над речкой зажигают свечу,
в речке столько нечисти – бери не хочу!
Всё-то тебе дадено – и дадено тут:
тут тебе и родина, и вечный приют,
пчёлы золотые роятся у сот,
