Не похоже.
Человек, сидящий за соседним столиком, тоже не похож на извращенца, скорее — на сотрудника аудиторской фирмы или банковского служащего. Вот уже пять минут он делает вид, что читает газету «Деловой Петербург», а на самом деле исподтишка наблюдает за Натальей. Хоть и без барменского вожделения, но со жгучим интересом.
Этому-то что надо?
На корпоративной вечеринке с такой, как Наталья, не появишься: во-первых, коллеги засмеют, во-вторых — начальник многозначительно постучит пальцем по лбу (следовательно, повышения и прибавки к зарплате в ближайшие полгода ожидать не приходится). И, наконец, третье: если верны Елизаветины агентурные сведения о корпоративах, туда нужно приходить в точном соответствии с дресс-кодом. Прикид Натальи Салтыковой, раздобытый в покосившейся рыночной палатке с кокетливой вывеской «ЭЛЕГАНТНЫЕ РАЗМЕРЫ», не вписывается ни в один дресс-код. И вообще — для того, чтобы она протиснулась в любую из корпоративных дверей, пришлось бы существенно их расширить по спецзаказу. Заниматься этим в эпоху всеобщей и поголовной стандартизации никто не станет, дураку понятно. Но, может, Наталья тем и привлекательна, что попирает все мыслимые и немыслимые стандарты? Может, она — настоящее сокровище, из тех, за которыми гоняются на аукционах, а потом навсегда скрывают от посторонних глаз в тиши частных коллекций?
Елизавета еще не решила.
А аудитор все глазеет на Наталью Салтыкову, бармен угорает от безотчетного желания приблизиться к ней и лишь несчастная лягушка агалихнис выступает в обычной для себя роли: изображает фон. Наскоро сочиненный театральный задник, до которого никому нет никакого дела. Правда, сейчас Елизавета ненадолго оказалась в центре внимания: смотрящие на Наталью так или иначе видят и ее. Какую-то ее часть, профиль (совсем не греческий), спину (выгнутую колесом); зад, растекшийся по стулу, — об этом ужасе вообще лучше не думать! Чтобы выглядеть пристойнее, Елизавета вытягивает шею, распрямляет спину и слегка отклеивается от стула, напрягая до последней возможности икроножные мышцы. Долго в таком положении не высидишь, но какое-то время продержаться можно.
— …Один пидорас-хроник, девять старых кошелок… нет, их одиннадцать, извини. Сплошь блокадницы, обязательно будут паять тебе, как они защищали Отечество…
— А разве это неправда? — содрогаясь от Натальиного бездушия, спрашивает Елизавета.
— Не вся правда. Я так подозреваю, что в те суровые времена они не гнушались человечинкой. Людоедствовали, одним словом. И тебя сожрут, если что не по ним будет.
— Как это — сожрут?
— Фигурально выражаясь. Притаранишь однопроцентный кефир вместо трехпроцентного или еще чего-нибудь перепутаешь — мигом настрочат на тебя жалобу руководству. Копия — в ЦК КПСС и газету «Правда». Те еще прошмандовки, уж поверь.
— А разве ЦК еще существует? — в незамутненном сознании Елизаветы времена ЦК КПСС плотно смыкаются со временами пророка Моисея и блужданием евреев по Синайской пустыне.
— Нет. Только им не говори, не отнимай последнюю надежду на справедливость. Со всем соглашайся, но на голову себе садиться не давай. Пошли дальше. Божьи одуваны мужеского полу. Этих поменьше, всего пятеро. Отставной майор, якобы герой битвы за Берлин, а на самом деле тыловая крыса — раз. Бывший гэбэшник — два, тот еще… Хер Верёвкин! Орудовал в Праге в шестьдесят восьмом. Написал об этом поэму в сто тридцать страниц гекзаметром. Не ознакомившихся с поэмой он из дому не выпускает, так что запасайся терпением часа эдак на полтора. Затем идут сподвижник Сергея Королева, соратник Льва Гумилева и последователь Ландау. Эти — совершенно безобидные, хотя и выжили из ума лет восемьдесят как. А вот отставного вояку опасайся и жопой к нему не поворачивайся.
— Это почему?
— Будет щипать, стопудово. Проверено на практике. Грудь тоже береги, не проявишь бдительности — облапает, мразь. Тьфу-тьфу, не про нас сказано!
— А как тогда к нему подходить?
— Лучше не подходить. Или приближайся боком, имея в руках электроразрядник для скота.
— Где же я возьму электроразрядник?
— На колхозной ферме, гы-гы. Но шокер можно приобрести в любом оружейном магазине. Он вообще… не повредит. Уяснила?
— Как будто.
— Вопросы есть?
У Елизаветы полно вопросов. Самый первый, прикладной: «а ты, случаем, не эсэсовка?» Затем идут более общие, фундаментального характера: «почему они… все они, все, кто здесь есть, так на тебя смотрят?» Я совсем не хуже (хуже, хуже!) Потому, что это Рубенс и никто не другой? Но Рубенс вовсе не является «голубой фишкой» аукционных продаж. Конечно, стоит он немало, но гораздо большие суммы выручают обычно за Гогена, Модильяни и Пикассо. Если как следует вытянуть Наталью и разрезать вдоль (части примерно на три, с сохранением силуэта) — получится Гоген. Если проделать все то же самое, искривив силуэт сразу в нескольких местах, — получится Модильяни. Если разрубить Наталью на куски, а потом сложить их в произвольном порядке, нисколько не заботясь об анатомической логике — вот вам и готовый Пикассо. P.S. Голову настоятельно рекомендуется оставить в первозданном виде, очень уж она хороша. Чего не скажешь об отношении Натальи Салтыковой к старикам — оно просто чудовищно! Вот за что следовало бы призвать ее к ответу прежде всего. Но вместо гневной отповеди злодейке Елизавета произносит:
— А пидорас-хроник — тоже фигурально выражаясь?
— Нет, пидорас самый настоящий, идейный. Он тебя развлечет так, что мало не покажется. Да ладно, что я тут распинаюсь, сама увидишь.
В недрах Натальиного тела нарастает интригующее жужжание, которое на поверку оказывается призывом мобильного, поставленного на вибросигнал.
— Секунду! — Наталья вынимает телефон откуда-то снизу, из безразмерного кармана безразмерной юбки, мельком смотрит на дисплей и лицо ее искажается чудовищной гримасой. Общего, увитого лавром и оливами, греческого ландшафта гримаса, однако, не портит.
Чтоб вы провалились, падлы, будет ли конец?! — именно это транслируется в пространство при помощи мимики и жестов. Самый красноречивый и долгоиграющий из них — поднятый вверх средний палец. Наталья трясет «факом» перед телефоном, но голос ее мироточит, он полон елея:
— Да, мое золотце! Что ты говоришь!!! Эта блядь опять тебя затопила?! Что? Еще и с матами накинулась? Вот ведь сучка лагерная, мандавошка!.. Думает, за тебя и заступиться некому, золотце мое, а напрасно! Не переживай, а то давление подскочит, оно тебе надо? Я с ней разберусь, я ей глаза на жопу-то понатягиваю… Когда? Да прямо сейчас! Выезжаю, жди!..
Отключившись, Наталья принимается поносить — теперь уже свою телефонную собеседницу. Кольца, булавы и горящие факелы мелькают перед Елизаветой во все убыстряющемся ритме. Не сразу, но становится ясно — у кого-то из подопечных Салтыковой возникли трения с соседями на почве коммунальных неурядиц. А Наталья, как бог из машины, призвана разрешить эти трения.
— Попили кофейку, блин-компот! — рыкает бог, облеченный в турецкий ширпотреб. — Сделаем так. Я сейчас отъеду ненадолго, а ты погуляй часок… Мобильный у тебя есть?
Мобильного у Елизаветы как раз и нет, хотя все ее знакомые, включая Пирога с Шалимаром, уже давно разжились маленькими блестящими чудо-телефончиками. Елизавета давно и безнадежно мечтает о таком же, но все упирается в Карлушу. Карлуша — принципиальный противник не только телевидения, но и сотовой связи. Он считает, что из-за невидимых электромагнитных волн, излучаемых мобильниками, с людьми случаются ужасные вещи. Раковые опухоли, поражение щитовидки, грыжи межпозвоночных дисков, психические расстройства, агрессия и неадекватность по отношению к ближним с последующими актами насилия — и это далеко не полный список несчастий! а оно нам надо? — мягко увещевает Карлуша, — оно нам не надо, будем жить просто, долго и счастливо! Елизавета, хотя и считает Карлушины страхи смехотворными, в полемику с ним не вступает, бережет нервы — свои, ну и его, конечно. Такая уж она идеальная дочь — ни убавить, ни прибавить.
— Нет, мобильного у меня нет… пока еще.
— Вот и хорошо, что нет. И не заводи. А то наши хреновы старперы покоя тебе не дадут, с унитаза поднимут, из-под мужика вытащат в три часа ночи. Ну ты, наверное, сама поняла…
Еще бы не поняла! Картина (во всяком случае, в отношении Натальи Салтыковой) складывается вполне ясная. Бедные, бедные старики…
— Подождешь меня в сквере, он здесь рядом, за углом. Я постараюсь не задерживаться.
…Вместе они покидают кафе. Елизавета намеренно отстает на несколько шагов и бросает прощальный взгляд на оставшихся в зале мужчин: синхронно вытянув шеи, мужчины смотрят вслед Наталье Салтыковой, у них застенчивые и слегка обиженные лица детсадовских малышей; еще бы, любимая нянечка, пахнущий сгущенкой и котлетами предмет абстрактного влечения, покидает их. И неизвестно, когда вернется.
