Не-ет, становиться Элизабэтихой — смерти подобно. И Елизавета не станет ей, ни за какие коврижки!
— …Ну я не знаю… Что это еще за Элизабэтиха?
— Очень достойное имя. С великим прошлым и большим будущим. Двадцать девять процентов женщин, работающих в хосписах, — Элизабэтихи. Сорок пять процентов всех медсестер в черной Африке — Элизабэтихи. Шестьдесят процентов сиделок при лежачих больных в европейских странах — Элизабэтихи. Восемьдесят процентов обслуживающего персонала лепрозориев — Элизабэтихи и никто иной!.. А лепрозории, доложу тебе, страшная вещь, пострашнее хосписа, и не всякому она по плечу.
— И девяносто три процента всех лабораторных животных тоже так зовут?
— Ты смотришь в корень!..
— Ладно. Я согласна.
Так Елизавета Карловна Гейнзе, молодая девушка неполных восемнадцати лет, перевоплотилась в Элизабэтиху. А еще через какое-то время, довольно продолжительное время, получила второе имя — Онокуни.
* * *
Прежде чем стать Онокуни, Елизавета предается долгим и несколько путаным размышлениям об особенностях такой странной природной аномалии, как Наталья Салтыкова. Наблюдения, замеры и снятия показаний с приборов ведутся сразу по нескольким направлениям. Данных собрано еще недостаточно, но и те, что есть, свидетельствуют: она имеет дело с феноменом. Феноменальна не только внешность Натальи, но и ее воздействие на людей. Праздношатающиеся одинокие мужчины — не исключение. Кроме них задействованы дети, собаки, таксисты, продавщицы цветов, продавцы хот-догов и шаурмы, дворники, гаишники, гастарбайтеры с окрестных строек. Неодушевленные предметы тоже не остаются в стороне: светофоры, вывески, манекены в витринах, лайт-боксы на автобусных остановках. Конечно, это не означает, что продавщицы цветов, вот так, за здорово живешь, дарят Наталье Салтыковой букеты, гастарбайтеры — мешки с цементом, а гаишники ради нее перекрывают движение. Вовсе нет. Просто все начинают улыбаться, и это — радостные, простодушные улыбки, а не какое-нибудь гадкое подхихикивание. Такое впечатление, что в городе, куда не так часто заглядывает солнце, альтернативным источником света выступает Наталья.
Кстати, светофоры при появлении Натальи Салтыковой самопроизвольно переключаются на зеленый, вывески вспыхивают ослепительным неоном, а манекены в витринах принимают осмысленно-кокетливые позы.
И таксисты (как впоследствии не раз убеждалась Елизавета) везут ее бесплатно. Им самим впору приплачивать за те представления, что разыгрываются в салоне. Они называются «очередная жопа с нашим старичьем». Трубным, хорошо поставленным голосом, со множеством самых разнообразных интонаций и обертонов, Наталья клеймит старичье, а заодно — их соседей-ненавистников, а заодно — их родственников-упырей, единственное желание которых — побыстрее спровадить старичье на тот свет и завладеть их жилплощадью. Достается также ЖКХ, МЧС и РАО ЕЭС, доблестным правоохранительным органам, президенту и правительству, минэконом- и минсоцразвития, Евросоюзу и отдельным его членам. И конечно же (любимая Елизаветина часть представления), саблезубой Америке! Наталья не щадит никого, кольца булавы и горящие факелы так и летают по салону, не за девая, впрочем, почтенную публику. И каким бы хмурым, сосредоточенным и раздраженным не был таксист в начале пути, через две минуты он начинает улыбаться, через пять хохотать, через десять — биться головой о руль и утирать слезы. А в конце он обязательно скажет Наталье: «я получил большое удовольствие, заходите еще, и, кстати, что выделаете сегодня вечером?»
Вечером Наталья всегда занята.
Чем именно — неизвестно.
Непроясненными остаются и механизмы, которые приводят в движение мужскую заинтересованность в Наталье. В этой заинтересованности есть нечто гораздо большее, чем просто влечение. И глупо бы было предполагать, что мужчины клюют на внешний абрис Натальи, находящийся, по ее же определению, «за гранью добра и зла». Будь это не Наталья Салтыкова, какая-нибудь другая женщина со сходными параметрами, ее ждала бы участь звезды в передвижном шапито. Звезда — совсем не штатный жонглер, как можно было предположить, а создательница уникального номера «Женщина-Гора». Женщина-Гора в состоянии носить на руках лошадей, подбрасывать в воздух тюленей, тягать за хвост тигров и львов, танцевать на стальном тросе с китайскими веерами в руках. Это вызывает оторопь, священный ужас вперемешку с восхищением, иногда — брезгливость, но никогда — желание приблизиться и никогда — любовь.
Следовательно: Наталья — не Женщина-Гора.
И она непросто забавная, не клоун-коверный; клоуна-коверного не приглашают на свидания, то и дело бросая записочки на манеж. Или опуская послания в электронный ящик.
Если бы Наталья захотела, она могла бы стать популярной фигурой в глобальной сети Интернета. Главой сообщества ненавистников старости. Главой сообщества ненавистников склероза, артроза и болезни Альцгеймера. А также главой сообществ:
— ненавистников телевизионных пультов (они всегда теряются, суки!)
— ненавистников проводов от наушников (они всегда путаются, бляди!).
— ненавистников мыла (оно всегда тонет в воде, паскуда!).
Для ненависти существует огромное количество поводов, двери в ненависть не закрываются ни днем, ни ночью, и здесь бы Наталья уж точно оказалась на своем месте. Но Наталья Салтыкова не смотрит телевизор, у нее нет плеера с кретинскими проводами. Она не знает, с какого боку подойти к компьютеру, и понятия не имеет, что такое Интернет. Что же касается мыла… И вообще чистоты, и вообще запахов… Тут существуют разночтения. Наталья не выглядит ухоженной и уж тем более — холеной, она не пользуется косметикой и духами. Но запах все же присутствует. Легкий, едва уловимый, всегда разный. Определить, приятный он или нет — невозможно. Так могут пахнуть цветы, а может — трава после дождя. А может — обыкновенный автомобильный выхлоп. Если прибавить сюда детсадовские сгущенку и котлеты — места для мыла уж точно не останется.
В Елизаветину голову лезут странные мысли, одна нелепее другой. А самая странная, отпочковавшись от других, вырастает в невероятную теорию о Праматери Всего Сущего. Да, Наталья Салтыкова жестокая и страшно циничная, но разве не так же жестока и цинична сама природа? — длиннющий перечень стихийных бедствий и катастроф мгновенно убедит в этом даже самого закоренелого оптимиста. Но люди с упорством, достойным лучшего применения, все селятся и селятся на берегах океанов, у подножия гор, у кромки пустынь. И это — невзирая на тайфуны, самумы, волны-убийцы, лавины и сели.
Наталья Салтыкова утверждает, что у нее нет сердца. Сердце, по мнению Елизаветы, ей заменяет магма — расплавленная масса, раскаленное базальтовое вещество. Слава богу, магма не прорывается наружу, хотя и подходит к поверхности чрезвычайно близко. Из-за этого от Натальи исходит — нет, не жар — тепло. Постоянное, ровное и убаюкивающее тепло. Такое тепло бывает только в колыбели и, возможно, в чреве. Не в чреве кита, где холодно и промозгло, — совсем в другом, откуда все и появилось. Если бы Елизавете пришлось выбирать стартовую площадку для выхода в мир, она, несомненно, предпочла, чтобы стартовой площадкой оказалась не Женщина-Цунами, а Наталья Салтыкова. Внутри Женщины-Цунами неуютно, как на операционном столе или в прозекторской. Там полно страшных хирургических инструментов, емкостей с растворами, все поверхности там — металлические, к тому же хорошо продезинфицированные. Наталья Салтыкова — совсем другое дело. Внутри Натальи все устроено безалаберно, там всего в избытке — настоящий мезозой! Там поют цикады и птицы, буйно растут самые разнообразные растения — от крапивы, осоки и молочая до папоротников и орхидей. Почва там мягчайшая, усыпанная плодородным вулканическим пеплом — сказывается-таки близость к магме. По такой почве одно удовольствие пробежаться босиком, но босиком пробежаться не получится — ведь ты только готовишься появиться на свет. И потому паришь в большом пузыре посреди самого питательного бульона, наблюдая за птицами и папоротниками.
Такой вот удивительный пейзаж нарисовала в своем воображении Елизавета Гейнзе. Не исключено — некоторые мужчины (те, что долго смотрят вслед Наталье Салтыковой) интуитивно чувствуют то же самое. Оказаться рядом с ней, быть вхожим в нее, означало бы выступить сразу в двух ипостасях — младенца и того, кто отдает свое семя, чтобы младенец явился миру. И можно быть совершенно спокойным за судьбу своего семени: оно прекрасно приживется, как прижились крапива и орхидеи, оно даст замечательные всходы. Возвращение к истокам — вот как это называется. К тому же быть несколькими сразу (или чувствовать сразу за нескольких) гораздо лучше, чем быть кем-то одним. Это расширяет сознание и делает объемной картину бытия.
