из статьи не был случайным мнением рядового редактора. Как и во множестве других случаев, он был частью памфлета, написанного чиновником министерства внешних сношений Французской республики неким Гироде и, следовательно, отражал мнение Директории[177]. Тема желания России подчинить османские территории и Константинополь, «который всегда был объектом страсти и амбиций русских», подчеркивалась даже на страницах итальянской армейской прессы[178]. Значительное преувеличение численности русской армии, якобы готовившейся к новой войне должно было усилить эффект от сообщения и продемонстрировать читателям опасность, исходящую от империи царей.
В период египетской экспедиции Бонапарта, летом 1799 г., Давид в обширной статье в Moniteur «О возможном завоевании Османской империи Бонапартом», обсуждая тему расчленения Порты и русской экспансии в Европу, выражал надежду на то, что Бонапарт продолжит свой поход и двинется прямо на Константинополь, чтобы, захватив древний восточный город, «повергнуть в ужас» Вену и Петербург. Это позволило бы разрушить вековые планы господства России на Босфоре и оживить очаги сопротивления деспотизму на севере и юге Европы. Особые надежды автор статьи возлагал на Польшу: «Кто знает, возможно, и Польша, увидев реющие стяги свободы, опять поднимет знамя восстания против тиранов?»[179]
Пока парижские ораторы соперничали в описаниях коварных завоевательных планов русского царя, мечтавшего подчинить своей власти лучшие земли Европы, влияние России существенно возросло не только на суше, но и на море. Из Петербурга, Неаполя, Триеста, Венеции во франкоязычные газеты Голландии и Германии регулярно поступали известия о морских победах русского и русско-турецкого флота, а после взятия Корфу и о первых шагах Республики семи островов. Следуя тексту официальных русских газет и с приведением цитат из них сообщалось о взятии греческих островов Зант и Кефалония[180]. О героическом штурме русско-турецкой эскадрой французских укреплений на о. Кефалония и о. Санто-Мауро беспристрастно с сухим перечислением числа погибших, раненых и взятых трофеев рассказывала лейденская газета. Вся информация об операциях русско-турецкого флота цитировалась по официальному российскому изданию[181]. Из Триеста передавали новости о том, как греки храбро и успешно сражаются против войск Французской республики на островах Архипелага[182]. Внимание французской прессы к греческим событиям не ослабевало и в 1800–1802 гг., когда широко публиковались прокламации греков с Корфу[183]. В целом Средиземноморский поход под командованием Ф. Ф. Ушакова не менее, чем Итальянский и Швейцарский походы А. В. Суворова, привлекали внимание французских газет и служили доказательством наличия у России планов по распространению своего влияния в Европе.
В атмосфере социально-политических потрясений и военных конфликтов прогрессистский миф о России, прочно связанный во французском сознании с мифом о фигуре, олицетворявшей его, – Петре I, обернулся своей противоположностью. В условиях противостояния между Францией и монархической Европой появился текст, впоследствии получивший название «Завещание Петра Великого». Этот новый миф, в котором отразились чувства вражды и страха перед «угрозой с Севера», на поверку оказывался не таким новым, как может показаться на первый взгляд. Документ появился в среде польских эмигрантов в последние годы XVIII в.[184], и, хотя он был полностью опубликован только в 1812 г. Ш. Лезюром, в нем отражались многие составные части концепции русской опасности, популярной во Франции конца XVIII – начала XIX в.
В общественном сознании 1799 г. преобладали стереотипы «полуварварской» России, грозящей вот-вот выплеснуть свои «орды» на плодородные земли Европы. В период Итальянского и Швейцарского походов австро-русских войск вчерашние размышления дипломатов обрели форму пропагандистских клише. Россия оставалась для французов не только «воображаемой», но и в целом «чужой» страной[185]. С самого начала военной кампании 1799 г. французская пресса истерично описывала продвижение войск коалиции как повторение древних варварских нашествий на Европу. Генерал Бернадот в своем воззвании к народу Германии, опубликованном в Мангейме, обращался с призывом объединиться для борьбы с общим врагом: «Ужасный союз Австрии с Англией, стремящейся возмутить весь континент, и с Россией, которая желает наложить на цивилизованную Европу оковы варварской Азии и наводнить германские земли» и призывал: «Присоединяйтесь к нам, немцы, поднимайтесь на бой с Австрией, поднимайтесь на бой с северными варварами, которые хотят наводнить вашу территорию»[186].
Депутат М.-Ж. Шенье обращал свой гнев против коварной политики Австрии и примкнувшей к ней России, подчеркивая внутренние противоречия «нелепой» коалиции: «…О, чудовищная война! Позор и бесчестье нашего философического века! Нелепая коалиция нескольких тиранов, столь известных своим безумием! Англия, превозносящая свой дух свободы, поднимается за дело деспотизма, наследник Магомета – за восстановление христианской веры, а император, исповедующий православие, провозгласил себя великим магистром католического ордена и хочет способствовать процветанию папского трона! Глупый Оттоман шагает под одними знаменами со своими непримиримыми врагами, он забыл свои сожженные флоты, свои некогда густонаселенные города, разрушенные и утопленные в крови русскими, жаждущими резни, [забыл] о намерении московитов, которые уже около ста лет угрожают стенам, построенным Константином!»[187]
По мере приближения русских войск к границам Франции пресса анализировала и стратегию русского кабинета. В его политике усматривали, с одной стороны, непомерные амбиции Павла I, которого к этому моменту стали изображать практически исключительно как непредсказуемого деспота, с другой – наличие плана по установлению гегемонии России в центре Европы: «Вступление русских в Германию не может рассматриваться как простой каприз Павла I. Оно входит в широкий план, который начал развертываться в 1779 г., после заключения мира в Тешене… Сегодня Россия стремится заменить Францию в ее прежней роли гаранта и защитницы германской конституции…»[188] Заметим, что стремительный бросок российской армии в Европу журналисты расценивали не только как поход против Франции и ее завоеваний в Италии, но и как агрессию против французских интересов в немецких землях.
Различные политические группы использовали концепцию русской угрозы для достижения собственных внутриполитических целей. Неоякобинцы в связи с приближением австро-русской армии добивались объявления «отечества в опасности». В неоякобинском клубе Манежа заявляли о грядущей «варварской» угрозе, возможной реставрации и гражданской войне: «В то время как роялизм заносит повсюду смертоносный клинок над головой республиканцев, Вандея возродилась из пепла, все земли между Гаронной и Пиренеями терзаемы распрями гражданской войны, – заявлял Ожеро. – Тулуза – это верная республиканская коммуна, что защищала юг от контрреволюционного бешенства. Тулуза, атакованная королевской армией, в то мгновение, когда я здесь выступаю, быть может, уже охвачена резней, и вторая Вандея распространяет свое опустошительное влияние на все южные департаменты, угрожая передать в руки кровожадных северных варваров эту лучшую часть империи!»[189]
После сокрушительных побед революционных армий над австрийцами и выхода России из войны и из Второй коалиции страх перед вторжением русских во Францию постепенно отступил. В газетах даже появлялись написанные с некоторым сочувствием сообщения
