императрицы, получили свидетельства ее благосклонности. Господин Ришелье был вознагражден золотой шпагой и крестом Святого Георгия 4 степени. Крест того же ордена дан г-ну де Дама, г-н Ланжерон также получил золотую шпагу»[141].
Не забывали журналисты поведать и о трудностях правительства Екатерины II. В 1791 г. в Moniteur все чаще звучало мнение о том, что войны с турками и шведами подорвали финансовое положение России. Рассказывая о празднествах в Петербурге, посвященных доставке трофеев с турецкого фронта, автор газетной статьи замечал: «Подсчитано, что нынешняя война стоила России более 200 000 человек и [значительных] средств»[142]. Помимо падения обменного курса рубля французская пресса констатировала осложнение отношений петербургского кабинета с европейскими кредиторами, подчеркивая, что без дополнительных субсидий невозможно вести войну на два фронта и содержать сразу две действующие армии и два флота [143]. Журналисты не забывали поведать читателям и о причинах скудного финансирования военной кампании. Огромный государственный долг России увеличивается по мере дальнейшего ведения войн, подчеркивала газета: с 1786 г. государственным заемным банком, в который дворяне могли закладывать имения, роздано займов на 30 миллионов рублей, что вынуждало увеличивать количество бумажных денег в обращении[144]. Россия в освещении французской газеты представлялась военной державой, чьи интересы простираются далеко за пределы европейских владений Османской империи, но финансовое положение которой далеко не блестяще.
Война России со Швецией 1788–1790 гг. находила лишь фрагментарное отражение на страницах Moniteur. Как правило, о событиях на русско-шведском фронте сообщалось сухо и кратко, со ссылкой на сведения из Стокгольма. Принимая во внимание цензуру, установленную шведским королем в отношении новостей с фронта, информация о реальном положении дел часто поступала в Париж окольными путями: из голландских или немецких газет или из дипломатической переписки.
Не приносившая шведам успеха война с Россией, инициатором которой являлся сам Густав III, серьезно осложнила состояние шведских финансов. Газета Moniteur обращала внимание на то, что колебания денежного курса в королевстве стали причиной беспорядка на шведской бирже и недовольства коммерсантов[145]. О поражениях шведов летом 1790 г. журналисты Moniteur писали со ссылкой на газеты Гамбурга[146]. Зато регулярно поступавшие шведские реляции даже о самых незначительных победах над русскими публиковались практически целиком[147]. Известный публицист С.-Н.-А. Ленге в Annales politiques, civiles et littéraires приветствовал поражения русского оружия и с большим сочувствием относился к шведам. Король Густав III, одерживавший победы над «московитским флотом», представал в этом издании в образе подлинного исполнителя «небесных законов».
Ленге задавался вопросом: что предпримет Густав после одержанной им победы на море? Ради спокойствия Европы, полагал журналист, было бы желательно, чтобы шведы смогли двинуться на Петербург и тем самым умерить честолюбие и надменность русских, обезопасив от них континент[148]. Тенденциозность в освещении русско-шведской войны и проявившийся страх перед Россией в данном случае не были связаны с революционными событиями, а отражали расхожие стереотипы. На этом фоне довольно необычным выглядело появление сразу в двух июньских номерах Moniteur полного текста циркулярного письма российского вице-канцлера И. А. Остермана от 12 марта 1790 г., адресованного послам России при иностранных дворах[149]. Остерман разъяснял российским дипломатам позицию относительно войн с Османской империей и Швецией и приводил на этот счет многочисленные исторические примеры. Журналист из Moniteur обрушивался на лукавого Остермана, чьи аргументы «ложные, лукавые и иллюзорные… не могут избежать прозорливого взгляда политиков». По мнению корреспондента, «беспристрастные газеты в точной и верной манере уже рассказывают обо всех амбициозных проектах императрицы и распутывают цепь ее тайных и непрерывных интриг против соседей, особенно против шведов, поляков и османов. Кто не знает о последних деяниях этой государыни в Швеции и об одиозных средствах, что используют ее министры, дабы посеять здесь повсеместные беспорядки и раздоры. Все призывают теперь шведского короля. решительно воспрепятствовать реализации коварных планов кабинета Петербурга»[150]. «Коварство» Екатерины II уже через несколько недель раскрылось: заключенное в начале августа 1790 г. Верельское мирное соглашение между Россией и Швецией лишило Османскую империю, продолжавшую войну с Россией, союзника на Севере.
По завершении русско-шведской войны французская пресса продолжала трактовать события на севере Европы в невыгодном для России свете. «Россия привыкла рассматривать все государства Европы, что ее окружают, как своих вассалов, и, кажется, составила план, который заставил вспомнить шведов об их старинных правах. Она надеялась занять короля Швеции делами у него дома, тогда как сама она будет занята войной с турками»[151]. Однако по мере роста антифранцузских настроений среди европейских дворов, отношение революционной печати к шведскому королю также изменилось
на негативное, ведь он был одним из активных сторонников создания коалиции и даже намеревался возглавить объединенные войска в походе против Франции. Теперь ему в Париже пророчили судьбу Карла XII, ибо, помогая эмигрантам, он рисковал «найти свою Полтаву или Фридрихсхалль»[152].
Демонстрируя завоевательные планы Екатерины II, публицисты революционных лет старались показать внутренние проблемы России. Острый финансовый кризис, нехватка человеческих ресурсов и крепостное рабство противопоставлялись щедрости царицы и роскоши дворянства. Ухудшение двусторонних отношений, меры, предпринимаемые царским кабинетом против французов, придавали дополнительный вес теме военной опасности, исходящей от России. Вопрос о финансовой, а чаще военной помощи русского двора принцам и эмиграции в целом газеты обсуждали с рубежа 1791–1792 гг.
Именно тогда в прессе надолго появился устойчивый слух о вторжении «варваров Севера», страх перед которым журналисты смягчали с помощью гротескных описаний русского войска. Скептические оценки процесса цивилизации в России, который якобы должен был снизить опасность с ее стороны по отношению к соседним странам, а также реальные доказательства ее увеличившейся военной мощи оживляли элементы внешнеполитической доктрины версальского двора времен герцога Шуазеля. Поддержка Османской империи, Швеции и Польши вновь казалась самым правильным основанием для внешней политики революционного государства.
С началом в 1792 г. войны между Францией и европейскими монархиями тема возможной помощи Екатерины II эмигрантам и анти-французской коалиции начинает активно муссироваться в Moniteur. Писали, что Россия обещает «помощь принцам в виде [войска из] 20 000 человек русских и татар; их переправят так быстро, как только это позволит сделать погода. Эмигранты лучатся радостью и удовольствием, ожидая этих ужасных воинов с таким же нетерпением, с каким бедные иудеи ожидают своего Мессию»[153]. В июле 1792 г. Moniteur привела письмо из Петербурга, в котором утверждалось, что 15 000 русских после наведения порядка в Польше двинутся во Францию, дабы помочь делу контрреволюции. Там же было опубликовано «Сообщение относительно вооружения России, извлеченное из депеш поверенного в делах Франции в Петербурге, присланных Национальному собранию» Эдмона Жене, где сообщалось о военных приготовлениях России, в частности о состоянии русского флота
