— Да, — сказала она. — Джанино тогда как раз начинал практиковать. Он у меня старший. После него была дочка, которая, увы, умерла. Потом близнецы. Они были моложе Джанино на… постой-ка… ах, голова у меня совсем никудышная стала… да, вспомнила, на двенадцать лет. Я уж не думала, что у меня будут еще дети. Когда Джанино стал врачом, они были мальчишками. Мне было под сорок, когда я их родила. У нас с твоей матерью была большая разница в годах, Мартино, и мне кажется, как раз потому она и была так привязана ко мне и я к ней. Она совсем ребенком осталась без матери и искала во мне мать, а я… ах, я видела в ней дочь, которой лишилась. Она была так же музыкальна, как я, и у нее тоже был хороший голос, необработанный, но очень нежный и чистый, и все это было так замечательно!
— Я помню, как прекрасно она пела.
— Но только в самом узком кругу. Она очень робела в обществе. А ей приходилось все время вращаться среди людей, принимать их, наносить визиты. Для нее это была мука, я-то знаю. Не годилась она для этого.
Я вздрогнул.
— Да, — сказал я. — Она же была мечтательница.
— Откуда ты знаешь?
— Слышал от кого-то.
— И правда. Мечтательница. Я тебе признаюсь, Мартино. Память иногда изменяет мне, но у меня сохранился дневник, который я вела в молодые годы. Теперь, в старости, приятно перечитывать эти записи. Когда Джанино рассказал, что навестил твоего отца, я перечитала свой дневник. О нет, Стеллу я не смогу забыть, если только не впаду в полный маразм. Но многое все-таки затуманилось, поблекло. Читая, я припоминала подробности, прекрасные, радостные, но и печальные. Как мы скорбели о ней! Твой бедный отец… его сердце было разбито. О, я знаю, нынче в это не верят, но уверяю тебя, сердце может разбиться. Хотя с этим можно жить, это тоже правда.
Наверное, вид у меня был несколько недоверчивый и растерянный, ведь она сказала то самое, что я думал об Аннамари.
А она продолжала, очень серьезно на этот раз:
— О Мартино, я прекрасно знаю, что он снова женился, и довольно скоро, но это ничего не значит. Такому человеку, как твой отец, жена необходима, может быть, даже больше как помощник в работе, хозяйка для приема гостей, ну и мать для его сына. Твоя мачеха умна и способна. Но, мой мальчик, очень редко бывает, чтобы мужчина до безумия влюбился в умную и способную женщину, чтобы такую женщину он никогда не мог забыть! Поверь мне, когда-нибудь ты сам в этом убедишься. Ромео, по-твоему, очень волновало, умная его Джульетта или глупая? Нет. Сердце твоего отца разбилось, когда он потерял Стеллу. Я так хорошо понимаю, почему он навсегда покинул Рим. Для его карьеры это в конечном счете оказалось полезно, но не в этом была причина. Он не мог жить здесь, где все напоминало ему о ней. Он многого достиг, и, возможно, так получилось оттого, что в работе он искал забвения. Мужчины в этом отношении счастливее. Когда мои сыновья погибли… я тоже пыталась найти забвение в благотворительной деятельности. Работала, пока не стала слишком стара и немощна. И возможно, многие получили помощь именно потому, что мои сыновья пали на поле брани. Ты понимаешь, о чем я говорю? Возможно, твой отец много сделал в той области, где подобные ему люди — высоких принципов, с идеалами — ужасно нужны, и если б твоя мать не… Когда человек стар, он все видит иначе, и, может быть, ему даже немножко видно, что нам предназначено Богом. Признаюсь тебе, Мартино, если бы мои мальчики остались жить… может, я их избаловала, знаешь, как бывает с поздними детьми… но они были совсем другие, не такие, как Джанино. Никудышные они были люди. Горько об этом говорить, но это правда. Эгоистичные, меркантильные, без души, без веры, без морали, вечно они попадали в какие-то истории… однажды оказались замешаны в ужасное дело… После очередной оргии одну девушку нашли мертвой. Если б они остались в живых, возможно, я бы немало горя хлебнула оттого, что у меня такие дети. И возможно, они бы вконец загубили свою жизнь. Когда я перечитываю свой старый дневник, я думаю, что наш милостивый Господь Бог предотвратил худшее и для них, и для меня. И, может, для твоей матери тоже лучше, что так случилось.
— Лучше?
Она смотрела на меня, на этот раз без улыбки, в глазах ее была нежность и сочувствие.
— О, я понимаю твой ужас, Мартино. Но послушай… В конце концов она почувствовала бы себя несчастной. Она не была создана для той жизни, какую ей приходилось вести. Она не раз признавалась мне, скольких усилий ей стоило преодолеть свою робость и достойно играть роль хозяйки; она говорила, что с радостью согласилась бы на более примитивное существование, чтобы быть только с твоим отцом, с тобой и несколькими друзьями. Но это было невозможно. Ей стоило огромного напряжения выполнять миссию, которую она на себя взяла. Она сознавала, что не так уж хорошо справляется со своей ролью, и это ее мучило. Знаешь, иногда казалось, будто она не от мира сего, прямо какое-то сказочное существо вроде Русалочки Андерсена: помнишь, она одно время жила среди людей и хотела выйти замуж за принца, которого любила, но за это обречена была всю жизнь страдать от мучительной боли. У твоей матери в натуре было говорить то, что она думает и чувствует. Но она прекрасно знала, что для жены дипломата это не годится, и всегда боялась, что может повредить карьере мужа. Ее ребяческая непосредственность, которую мы в ней так любили, многих шокировала. Она это знала. Но перемениться не могла и страдала, чувствуя, что стоит мужу поперек пути. Понимаешь?
— Да, — сказал я. — Понимаю.
Не пара.
Не годится для того, чтобы лавировать среди интриг, чтобы выбирать полезных друзей, прятать чувства под маской и хорошими манерами — не годится… Старушка в Париже, видно, и правда знала ее. Или вообще была знатоком человеческих душ.
Старая графиня продолжала говорить будто сама с собой:
— Людям нашего круга приходится носить корсет, который не дает согнуться. Мне это никогда особенно не мешало. А вот ей… Потому мне порой и кажется… Но чтобы случилось такое, такой ужас!
Она прикрыла глаза своей сухонькой ручкой. И умолкла.
Не пара… Может быть, от сознания своей непригодности она и была такой слабой, болезненной, страдала головокружениями. Может быть… Нет, нет, я и думать не хотел о такой возможности. Мне казалось, я вижу, как она стоит на верху лестницы и я кричу ей: «Какое это имеет значение? Карьера твоего мужа и все посторонние люди, какое это имеет значение? У тебя же есть мы, мамма миа… Оставайся с нами!»
Старая графиня не знала, с каким трудом оторвался я от этого видения: хрупкая фигурка на верху лестницы, пошатывающаяся — не от головокружения, а может быть, все-таки от головокружения — из-за того груза, который жизнь возложила на ее плечи, из-за страха, что делает ошибку… Ошибку. Знает ли она, что отец после ее смерти ни разу не засмеялся радостно, от души? И мне так ее не хватает, так ужасно не хватает… Знает ли она, что мы без нее просто не можем, без нашей милой, непрактичной мечтательницы?…
По-моему, я никогда не был так близок к тому, чтобы заплакать, как в этот миг. Я, не проливший ни единой слезинки с тех пор, как мне исполнилось шесть лет. Старушка сидела против меня сгорбившись, опустив глаза. Она заговорила снова, но теперь ее голосок уже не щебетал:
— А все оружие. Зачем людям оружие? Раньше им приходилось охотиться, чтобы жить. Ладно. А потом? Убивать зверей ради собственного удовольствия. И убивать ближнего. О, это оружие! Оно порождает убийц и войны. У моего мужа была когда-то большая коллекция, бесценная коллекция старинных мечей, копий, кинжалов и бог знает чего еще. После его смерти я передала ее одному музею. Не хотела держать оружие у себя в доме. Мой старший внук любит охотиться. Я ему сказала: «Если тебе доставляет удовольствие зря, без пользы, забавы ради убивать животных, делай как знаешь, но чтоб в моем доме охотничьего оружия не было». Он, конечно, высмеял меня. Я для него просто глупая старуха. Я ему сказала: «Не смейся и поверь мне: оружие приносит несчастье». Я это знаю, чувствую. Из-за оружия я потеряла двоих сыновей. Миллионы матерей потеряли своих сынов. Из-за оружия я потеряла мою милую Стеллу, ты — свою мать, а твой отец — жену, которую он обожал. Если бы в доме не было того пистолета…
— Пистолета?
Теперь она подняла глаза, но их застилали слезы.
— Да, пистолета. Я предупреждала твоего отца. Он обзавелся этой ужасной штуковиной, после того как произошло несколько краж со взломом. Я говорила ему: «На что тебе пистолет? Ты собираешься убить человека?» А он отвечал, что пистолет ему нужен всего лишь для того, чтобы припугнуть воров, если понадобится. Зачем же он тогда его зарядил? Ах, Мартино, мужчины без ума от оружия. В этом наше несчастье. Из-за него возникают все войны. Они без ума от оружия, все равно — пистолет это или атомная бомба. Это их любимая игрушка. А Стелла, что у нее было на уме? По-моему, она хотела его спрятать. Она не могла вынести мысли о том, что кто-то, возможно, будет из него застрелен. И вот — мы ее потеряли.
