сумки накладные ресницы и открываю тюбик клея. Я даже полюбила этот резкий химический запах, режущий ноздри. Я настолько хорошо отработала этот процесс, что провожу носиком вдоль полоски ресниц не задумываясь и поднимаю полоску к правому глазу. Смотрю на свое веко, и рука у меня начинает трястись.
На нем осталась всего одна ресница.
Я стою перед зеркалом, восхищаясь тем, как она поднимается дугой от века, истончаясь к концу. Клей может засохнуть, и мне придется соскребать его и начинать все сначала. Но я не могу отвести глаз от этой одинокой ресницы.
Я кладу накладные ресницы на полку под зеркалом и поднимаю руку к глазу. Когда я чувствую, как последний волосок начинает покалывать кончики пальцев, у меня по позвонкам пробегает волна эйфории. Чудовищно, что этот крошечный тонкий стебелек обладает надо мной такой властью. Я изо всех сил сжимаю его пальцами и с ненавистью выдираю. Он остается на кончике моего пальца, загибаясь на одном конце, демонстрируя крошечный белый фолликул на другом. Я кладу ресницу на язык и глотаю.
На левом глазу у меня больше: четыре, разного размера. Я выдираю их с такой же силой, наблюдая, как тонкая кожа растягивается от каждого яростного рывка. Дергаю и глотаю, дергаю и глотаю, пока веки не остаются совершенно голыми. Я жду, когда наступит облегчение, но ничего не чувствую.
Прижимаю полоску накладных ресниц к правому глазу, а другой рукой наношу клей на вторую полоску. Потом с минуту держу обе полоски, прижимая к векам. Открываю глаза и смотрю на женщину в зеркале. Я и не замечала до этого момента, как сильно ее ненавижу. Когда пропал Зак, он унес с собой все, что я научилась в себе любить. Может быть, я никогда ничего и не любила, просто видела в себе его отражение.
В сумке начинает вибрировать второй телефон. Я так привыкла к тишине в доме, что вздрагиваю от этого звука и чувствую, как в голову из затылка ударяет боль. Я мгновенно переношусь назад во времени, меня прижимают к стене гостиной, зажав рот перчаткой и надавив мне всем телом на грудь так, что я не могу дышать.
Я беру себя в руки и достаю из сумки телефон. Теперь у меня три телефона: личный, рабочий и еще этот. Я научилась различать вибрацию каждого из них. Телефон, который дали мне похитители, звучит резче, глуше – агрессивнее.
Прижимаю его к уху, ожидая услышать хриплый голос голубоглазого, который говорит мне то, что я и так уже знаю: что через несколько часов кто-то умрет.
– Мама?
То, что охватывает меня, когда я слышу голос Зака, похоже на то, как я представляю себе удар по лицу: резкое обострение всех чувств, а потом острая боль. Я прижимаю телефон к уху так, будто это самое дорогое, что у меня есть в мире.
– Зак?
Я слышу, как он начинает плакать и каждый выдох сопровождается тихим всхлипом. Один только звук его голоса доставляет мне физические страдания: у меня горит горло, что-то болит в груди. Головная боль разрастается с такой скоростью, что начинает тошнить.
Я слышу бормотание низкого голоса на другом конце. Зак пытается сдержать слезы.
– Этот мужчина… он говорит, что у нас мало времени.
Господи, как же я их ненавижу. Каждый раз они отдают мне его вспышками, только чтобы сразу же отнять, и все это время используют Зака как пешку. Манипулируют его страхом и его слезами, чтобы заставить меня делать то, что им нужно.
– Ты в порядке? Они делают тебе больно? Где ты?
– Я не знаю, я… – Он замолкает. Низкий голос бормочет что-то на заднем плане. – Он говорит, что я должен кое-что у тебя спросить.
Скажи ему, что я его убью.
– Что спросить, малыш?
Я слушаю его дыхание. Я и не знала, что могу любить кого-то так сильно, чтобы обожать звук его вдохов и выдохов. Они такие слабые, такие нежные.
– Мужчина сказал…
– Что он сказал, дорогой?
– Он сказал спросить… кого ты будешь спасать – меня или того человека?
Я закрываю рот рукой, чтобы подавить всхлип, и трясусь всем телом.
– Мам?
Я проглатываю всхлип и резко вдыхаю.
– Тебя, малыш. Я всегда буду тебя спасать. Я ничего не позволю с тобой сделать, обещаю.
Низкий голос снова бубнит, и я слышу быстрое шуршание на другом конце.
– Зак? Зак?
Звонок прерывается.
Я кричу так сильно, что у меня звенит в ушах, и швыряю телефон на пол. От удара отлетает задняя крышка, и я слышу, как треснул экран.
Опираюсь о стену, прижав ладони к штукатурке и опустив голову в пол. С каждым лихорадочным вдохом по обе стороны моего лица раскачиваются пряди волос. Я никогда не думала про себя, что я яростный человек, но этим людям удалось докопаться до бешеного зверя у меня внутри. Я хочу их убивать, медленно, мучительно, пока они не начнут звать своих мамочек. Мы все слепы, думая, что знаем про себя, кто мы такие на самом деле. Только такая сильная боль может показать, на что мы способны.
Я стою у стены, пока не замедляются удары сердца и не успокаиваются легкие. Подавляю свои эмоции, пока не перестаю чувствовать что бы то ни было, и единственное, о чем я могу думать, – стоящая передо мной задача.
Единственный шанс выбраться из этого всего невредимой – делать все как следует, до последнего шага. Коронер должен увидеть, что я действовала правильно. Потом я надрежу аорту и буду тянуть время, пока жизнь пациента не вытечет из него по капле. Нужно только сделать так, чтобы никто не заметил, как я делаю надрез.
Если мне не удастся это сделать, я шприцем впрысну пузырек воздуха в сердце. Такой крошечный, почти не заметный глазу, он застрянет в вене и превратится в бомбу. Но неважно, как я это сделаю, ясно одно.
Ахмед Шабир не должен проснуться.
15
Марго
Суббота, 6 апреля 2019 года, 07:40
Я все проверяю, не пошла ли кровь, но пока ничего нет.
Проснувшись, первым делом проверила, нет ли пятен на простыне. Потом в туалете разглядывала трусы, ожидая найти следы засохшей крови на ткани. Пока ничего. Он там сильный, как я. Ему придется быть сильным.
Я сижу на полу на краю своего матраса и смотрю в зеркало, которое пару недель назад украла с поста. До того как ушел Дэн, здесь стояло красивое зеркало в полный рост. Я его продала в интернете за сорок пять фунтов.
Я смотрю на свое отражение и вижу на лице следы учиненных стрессом разрушений. В уголке рта появилась небольшая россыпь пятен, кожа под глазами кажется тонкой до прозрачности и хрупкой.
Живот у меня пульсирует от удара той женщины. Я задираю ночную рубашку и смотрю на себя, но единственное напоминание о том,
