Ей казалось, что снова повторится то страшное и непоправимое… И вот. Кажется, опять приходит беда – ее единственный сын, нежный и скромный юноша, подвергся избиению. Где искать защиты и спасенья?..
– Успокойся, мама! – сказал Наум твердым голосом. – Это пустяки, подрались между собой и, надо думать, все уладится! Завтра разберутся у директора. Будем обедать.
На следующее утро Наум отправился в обычное время в гимназию. Его встретил швейцар:
– Господин директор велели вам, как придете, явиться к нему в кабинет.
Наум снял пальто, оправил ремень и направился в директорскую.
Там уже собрались все, кто вчера избивал его. Семенова не было, после ушиба он чувствовал себя плохо и не пришел.
Инспектор что-то говорил директору, тот утвердительно кивал головой. Надзиратель и Карл Иванович молча стояли в стороне.
– Господа, – обратился директор к гимназистам, – вчера вы допустили непозволительное нарушение дисциплины; нарушили урок немецкого языка, учинили скандал… Мы решили строго наказать зачинщиков. Вот вы, Гуревич, – обратился директор к Науму, – какое вы имели право оскорблять господина Прокофьева, своего товарища, и его отца, почетного гражданина города?
Что-то неудержимое поднялось в груди Наума, язык непроизвольно произнес:
– Он мне не товарищ, он сын погромщика и убийцы моего брата, сам он подлец и тоже погромщик!
– Молчать! – крикнул исступленно инспектор.
– Вы подлежите судебной ответственности за клевету! Можете считать себя свободным – вы уже не ученик нашей гимназии.
Шатающейся походкой вышел Наум из кабинета. Он не помнил, как оделся, покинул гимназию и очутился на городском бульваре. Обессиленный, обуреваемый го речью и злобой, Наум присел на скамейку. На главной аллее было людно, и он перешел в самый дальний уголок бульвара в беседку, чтобы наедине подумать и собраться с мыслями.
– Итак, все кончено! – сказал он тихо словами Дубровского. – Что ждет меня? Быть лавочником, пресмыкаться всю жизнь и жить в городе под надзором врагов своих? Нет, и тысячу раз нет!
Его отуманенный взор безучастно бродил по знакомым с детства местам.
– Где же мне найти приют? Все опостылело, все опротивело… Я – изгой!
Он склонился и закрыл лицо руками.
В это время к беседке приблизился молодой человек и с любопытством смотрел на гимназиста.
Наум поднял голову и встретился со взором незнакомца.
– Вы чем-то огорчены? – спросил последний.
Наум вздохнул и ответил:
– Да, меня исключили сегодня из гимназии…
Незнакомец подсел к нему и серьезно, с участием, спросил:
– За что и при каких обстоятельствах?
Наум доверчиво рассказал все с самого начала. Не забыл он поделиться и событиями прошлого и всеми несчастьями своей семьи.
– Друг мой! Мы с вами одного поля ягоды! – сказал незнакомец. – Меня тоже исключили из седьмого класса реального училища.
– Чем же вы теперь занимаетесь? – спросил удивленный Наум.
– Ищу правды и сам сужу неправедных! – ответил собеседник.
– Я не понимаю вас! – с возрастающим удивлением сказал Наум.
– Я – Савицкий! – ответил незнакомец.
Наум оторопел, глядя во все глаза на человека, чье имя гремело вокруг, перед кем трепетали все.
– Так вот вы какой! – протянул с трепетом и уважением Наум.
– Гуревич! Судьба свела нас! – сказал Савицкий, протягивая руку. – Вот тебе моя рука и клятва в дружбе и верности.
Наум, не задумываясь, протянул свою руку и в крепком рукопожатии поклялся навечно искать свободы и бороться за общенародное дело. В этот день напрасно ждали Наума в семье, не пришел он и на следующий день. Поздно вечером в окно постучал незнакомый человек, и, когда отец Наума спросил, что ему надо, тот подал в форточку записку, в которой старики прочитали: «Я иду искать правды и судить неправедных. Я отомщу за Якова и за всех! Сохраните тайну этой записки. Прощайте навсегда! Ваш Наум».
У синего камня
Село Забелышин затерялось среди необозримых лесов и непроходимых болот.
С двух сторон к нему подступал дремучий лес, с третьей – болотистые луга. Поля были как бы зажаты лесом и болотами. С четвертой стороны на высоком месте стоит панская усадьба. От села она отделяется озером и речкой под названием Ключ.
В селе есть церковь, приход которой состоит из ряда окрестных деревень. Перед церковью проходит большая дорога, а к ней примыкает площадь, вокруг которой располагаются строения: лавки торговцев, дом местного священника, дьячка, пономаря, казенка, сельская школа, почта. На горке, недалеко, помещичья усадьба. Через село пролегают две дороги, перекрещиваясь у площади. По их протяжению и располагается село.
Стоял июнь, пора относительного отдыха от полевых работ: хлеба еще зелены, время покоса лугов впереди, в лесу нет ни ягод, ни грибов. Поэтому в праздничные дни молодежь собирается на площади и веселится. Пожилые сельчане толпятся у лавок и казенки. Сиделец через окошечко бойко торгует водкой. Вскоре к песням молодежи присоединяются голоса подгулявших стариков.
С утра богомольные люди стекаются в церковь из деревень прихода. Словом, многолюдны и красочны воскресные дни в селе в эту пору…
К покосу и уборке хлебов возвращаются сельчане, уходившие на зиму на заработки в Юзовку и на другие шахты юга.
Возвращение с заработков является особенно радостным событием как для односельчан, так и для самих шахтеров. Из двора во двор быстро передаются сведения, кто и когда возвратился, сколько заработал и что привез.
Накануне воскресного дня, события которого мы сейчас опишем, возвратились шахтеры села и среди них два закадычных друга: Яша Олейников и Иван Калугин. По селу разнеслась весть, что Олейников привез новую трехрядку. Красавец Яша, незаурядный гармонист и весельчак, увлекался вечеринками, любил погулять и поухаживать за девушками; его друг, крепыш, как говорят – «не ладно скроен, да крепко сшит», – отличался степенным характером и трудолюбием. Калугин мечтал о семейной жизни и хорошем хозяйстве.
Осенью обоим друзьям предстоял призыв, и теперь, приехав с заработков, они, естественно, были настроены хорошенько повеселиться.
С утра в церкви шло богослужение. На площади толпилась разодетая молодежь. Вот на другом конце села раздались задорные звуки гармошки и веселые голоса парней.
Когда Олейников и Калугин, разодетые, что называется, в пух и прах, появились на площади, их окружила веселая толпа девушек и парней. Два друга были уже навеселе. Начались пляски. Девушки в ярких платьях и платочках с разноцветными монистами танцевали с увлечением, весело смеялись, парни разудало подпевали и лихо приплясывали.
Кто бывал в наших селах, тот знает, сколько красоты и подлинного веселья в этих гуляньях крестьянской молодежи.
Через некоторое время веселая толпа двинулась с намерением пройтись по селу. На пути в одной из лучших хат находился полицейский участок. Вследствие неспокойствия в уезде в
