посещении людьми этих мест.
Когда Петр с шахтерами приблизился, сидевшие за столом парни, примерно таких же лет, как и шахтеры, внимательно рассматривали пришельцев.
– Смотри, гармониста привел Петя, это дело!
– А ребята молодец к молодцу! – слышались отдельные возгласы.
Шахтеры, сняв шапки, поздоровались; их дружно приветствовали.
С удивлением смотрели друзья на людей Савицкого. Расположившись в свободных позах, они непринужденно и сдержанно беседовали между собой. На столе стояли кувшины, по-видимому с водой и молоком, лежали краюхи хлеба, куски жареного мяса и сала. Водки, вопреки ожиданию шахтеров, почти не было видно; только 3–4 бутылки стояли початые, но далеко еще не выпитые, и ребята были совершенно трезвые. Невдалеке потухал костер, шипел большой самовар, около него хлопотали двое, по-видимому, готовили чай. Облик людей был весьма привлекательный; одежда у всех хорошая: сапоги, куртки, картузы; лица чисто выбритые, веселые и энергичные. Не было ничего такого в их внешности, что хоть в малейшей степени обличало бы в них бездомных и гулящих людей.
– Какие же это разбойники? – мелькнуло в головах шахтеров, – ребята хоть куда.
Только немногие из присутствующих были в обычной крестьянской одежде: лаптях, посконных рубахах и сермяжных поддевках. Очевидно, они пришли из окрестных деревень в качестве ходоков до Савицкого…
– Который же Савицкий? – старались угадать шахтеры, но их любопытство тут же разъяснилось.
– Атаман в шалаше, – сказал статный молодец, поднявшись за столом и указывая в сторону, где стоял шалаш Савицкого. Все трое направились туда.
– Войдите! – послышался возглас из шатра.
Они вошли и сняли фуражки.
За столом сидел молодой человек лет двадцати двух, в белой рубашке. Русые волосы гладко причесаны с пробором слева. Лицо чисто выбрито, прямой нос, тонкие губы, брови несколько темнее волос придавали выражению лица оттенок мужества и воли. Светло-серые выразительные глаза светились умом и строгостью. На молодом лице уже заметны были морщины и углубились складки; видно, многое успел перенести и испытать этот юноша, но ничто не сломило его упрямой натуры, слева за столом сидел еще более юный курчавый брюнет:
– Неужели еврей? – успели подумать шахтеры.
Справа у стола стоял третий в одежде почтальона с сумкой через плечо; видимо, он явился с донесением, потому что вынимал из сумки какие-то бумаги и выкладывал их на стол.
– Я уже докладывал вам, – говорил он, – о судьбе Семенова, но есть и еще другие важные сведения.
– Хорошо, прервем твой доклад, присядь на время, надо поговорить с этими ребятами.
Последние уже догадались, что перед ними, напротив, сидит сам Савицкий.
Окинув взглядом стены и обстановку шалаша, они увидели, что это не просто шалаш, а довольно крепко сколоченная избушка. Два небольших окошка освещали ее внутренность. Пол был сделан из выструганных и пригнанных бревен. Небольшой стол покрыт белой скатертью, сиденьем служили два слонца.
Слева и справа стояли самодельные кровати, покрытые одеялами и подушками.
На столе перед Савицким лежал большой револьвер. Калугин, знавший толк в этих вещах, сообразил, что это и есть тот знаменитый маузер, которым наводил ужас Савицкий на своих врагов.
– Ну, молодцы, расскажите, что с вами случилось и по доброй ли воле к нам пришли? – обратился Савицкий к шахтерам.
– Попали мы сегодня в беду, да спасибо вот ему, – указывая на Петра, отвечал Калугин. – Если бы не он, сгнить бы нам на каторге; спасибо, надоумил и привел нас к вашей милости.
Савицкий внимательно выслушал рассказ шахтеров и, обратившись к брюнету, заметил:
– Наши враги своими бессмысленными и жестокими действиями толкают на преступления даже самых мирных людей…
Наум, запиши их в наш список. Эти ребята, видно, не из плохих. Наум вынул из полевой сумки толстую тетрадь, перелистал страницы и, найдя конец списка, стал записывать порядковый номер, далее следовала запись фамилии, имени, отчества и подробные сведения о летах, имущественном положении, адрес и т. д.
Шахтеры обратили внимание на то, что писал Наум на совершенно особом и непонятном языке.
– Я вижу, у тебя набирается уже порядочное число наших людей, – сказал Савицкий.
– Да, за последнее время приток членов нашей партии растет не по дням, а по часам, – продолжая писать, ответил Наум.
Когда запись была закончена, Савицкий распорядился:
– Петр, надо их накормить, определить место в шатре; затем ознакомить их с нашим уставом и порядками, а ты, Наум, заготовь паспорта. Сегодня же вы будете представлены собранию руководителей нашей революционной партии, принесете клятву на верность нашему общему делу; далее к вам будут определены опытные уже в работе товарищи, под руководством которых вы и будете выполнять задания партии. Вы получите паспорта, кличку и станете жить и работать по-новому. Мы вас обучим меткой стрельбе, действию холодным оружием и конспирации. Наша работа требует большой сноровки и осторожности.
Когда они вышли, Савицкий продолжал слушать сообщения почтальона:
– Есть достоверные сведения, что в Государственной Думе один из черносотенных депутатов сделал запрос относительно вашей особы. Он поставил в вину департаменту полиции, что вот уже три года они безуспешно ведут борьбу с могилевским Алим-ханом (так называет вас этот черносотенец), – докладывал почтальон.
– Вам уже известно, – продолжал он, – что всем священнослужителям, волостным властям и полицейским роз даны ваши фотографии и, кроме этого, объявлено, что ваша голова оценена в огромную сумму денег. В газетах, как местных, так и центральных, об этом сделаны специальные извещения. Во все уезды губернии направлены сильные отряды полиции, лучшие сыщики столицы выехали в наши края. При этих словах Савицкий, взяв маузер, заявил:
– Вот этим орудием ответим мы на подлость царского правительства и черной сотни!
В глазах его блеснули зловещие искры гнева и неукротимой решимости.
– Спасибо, Иванов! Сообщение твое своевременное и важное, – и, обратившись к Науму, добавил: – Необходимо предупредить всех товарищей и через них наших людей в уездах.
Еще много говорил почтальон о других событиях, сообщил, где и когда были разграблены усадьбы помещиков, какое участие принимали в этом крестьяне, сколько стражников было убито; на днях в своем магазине за прилавком убит неизвестным купец Прокофьев, член черной сотни.
Савицкий с улыбкой посмотрел на Наума.
Тот бесстрастно произнес:
– Собаке – собачья смерть!
– Наконец, последнее, что я могу сообщить, – заключил почтальон, – в прошлое воскресенье предводитель дворянства Закалинский с дочерью и князь Мещерский уехали за границу, как будто в Париж.
При этом известии Савицкий заметно изменился в лице, но быстро овладел собою, и только тонкие губы его сжались, как будто горечь попала на них.
Никто из его людей, даже самых близких сподвижников, не знал о затаенных чувствах Савицкого.
Почтальон распростился и вышел из шатра.
– Нам надо подумать и обсудить план
