раз объединилась бы с Англией, следовало не упреждать ее, а предоставить самой совершить акт агрессии и ждать на Висле, где она без всяких сомнений была бы разбита. Идти к русским, вместо того чтобы ждать их на Висле, стало одной из величайших политических ошибок в истории, и эта ошибка Наполеона являлась плодом не умственного заблуждения, а запальчивости неудержимого нрава, не умевшего терпеливо ждать.
Если предприятие было неразумным в принципе, оно было таковым в еще большей степени с учетом состояния вооруженных сил в 1812 году. У Наполеона уже не оставалось старых отрядов Аустерлица и Фридланда: эти отряды погибли (или же погибали) в Испании. У него оставалось еще немного таких солдат в корпусе Даву, в некоторых старых дивизиях Нея, Удино и Евгения;
к сожалению, он безмерно увеличил их с помощью новобранцев, насильно приведенных в ряды: частью крепких, но непослушных, частью послушных, но слишком молодых. И ослабленные таким способом старые войска перемешали вдобавок с союзниками, которые ненавидели нас и конечно сражались, но дезертировали при первом удобном случае. Триста тысяч старых солдат Даву стоили бы большего, чем собранные наспех 600 тысяч, ибо осталась бы только половина проблемы: как их прокормить, а кормя их, этих солдат сохранили бы под знаменами. В 1807 году едва удалось избежать гибели, отправившись к Неману с превосходными солдатами. Пытаться в 1812 году идти в два раза дальше, с солдатами, стоившими в два раза меньше, значило сделать катастрофу неизбежной.
Тем самым, главной ошибкой стало само предприятие. Искать ошибки исполнения, которые могли добавиться к главной ошибке, было бы неплодотворно, если бы почти все они не вытекали из главной ошибки как неизбежные ее следствия.
Так, когда Наполеон терял время в Вильне и Витебске, он ждал присоединения отставших и утомленных расстояниями солдат, и настоящей ошибкой было не ожидание, а то, что он повел их так далеко. Он не дал достаточно войск Даву, чтобы покончить с Багратионом, прежде чем идти на Барклая, потому что рассчитывал на присоединение сил, которое сделалось почти невозможным вследствие природы самой местности. То, что он не остановился в Смоленске, также являлось всецело ошибкой самого предприятия, ибо если опасно было идти в Москву, не менее опасно было и зимовать в Литве, с замерзшими реками в качестве границ, с Европой за спиной, исполненной ненависти и начавшей сомневаться в непобедимости Наполеона.
Если в сражении на Москве-реке он не решился ввести в бой гвардию, бывшую его единственным резервом, следует снова винить в этом само предприятие, безрассудство которого он ощущал и которое вдруг сделало его робким в наказание за дерзость. Если он слишком долго оставался в Москве, то вовсе не в пустой надежде добиться мира, но из-за того, что ему было трудно признаться в своих затруднениях Европе, всегда готовой перейти от покорности к мятежу. Если он не был достаточно активен и энергичен во время отступления, то потому, что понимание совершенных ошибок парализовало его энергию. Менее проницательный человек, не столь верный судия чужих и собственных ошибок, был бы менее удручен, питал бы меньше сожалений и лучше исправил свои заблуждения. Это наказание гения – чувствовать собственные ошибки сильнее, чем их чувствует посредственность, и терпеть за них большее наказание в тайниках своей совести. Наконец, если Наполеон уехал из Сморгони, покинув армию, то потому, что предвидел и даже преувеличил незамедлительные последствия поражения и счел возможным исправить их только в Париже.
Тем не менее мы были бы неправы, сочтя Наполеона ослабевшим – умом и характером, – ибо он таковым не был и доказал это вскоре на многих полях сражений. Следует видеть его таким, каким он был, то есть сокрушенным собственной ошибкой. И тогда катастрофу уже нельзя вменить в вину несчастному случаю, но только моральной причине, что одновременно более поучительно и более достойно Провидения, нашего верховного судии в этом и в ином мире. По нашему мнению, в этих трагических событиях следует видеть не то или иное упущение в способе действия, но великую ошибку похода в Россию, а в этой ошибке – еще бо́льшую ошибку пожелать всё испытать, против права, против человеческих привязанностей, не уважая чувств тех, кого надо было побеждать, и не считаясь с кровью тех, с кем надо было побеждать, словом, заблуждение гения, не признающего более ни тормозов, ни противоречия, ни сопротивления, заблуждение гения, ослепленного деспотизмом.
Но при всем этом не нужно принижать Наполеона, ибо унижать его гений – значит унижать человеческую природу. Надо показать миру подлинные причины его заблуждений – в поучение народам, повелителям империй, командующим армиями, показать, что случается с гением, предоставленным самому себе, гением, увлеченным и сбитым с пути собственным всемогуществом. Не следует искать другого поучения в этой катастрофе. Надо оставить тому, кто столь гибельно ошибся, его величие, которое добавляет величия уроку и оставляет жертвам вознаграждение хотя бы славой.
XLVI
Вашингтон и Саламанка
Пока на севере Европы свершалась беспримерная катастрофа, далекие берега Атлантики и жаркие пляжи Испании стали театром событий не столь исключительных, но чрезвычайно значительных, как и все события, вытекавшие из меняющей общепринятые принципы политики Наполеона и столь же очевидно демонстрировавшие ее безрассудство. И поэтому, прежде чем продолжить рассказ о последствиях роковой экспедиции в Россию, мы расскажем о событиях 1812 года в Испании и в Америке, одних – прискорбных, других – бесполезно благоприятных, ставших следствием одной причины – переменчивой воли великого необузданного гения.
В то время как Наполеон, отвернувшись от Испанской войны как раз тогда, когда упорством можно было исправить ее изъяны, задумывал перенести усилия на север, Великобритания пребывала в крайне тяжелом положении. Конечно, успехи Веллингтона, которых он добился благодаря нашим ошибкам, вернули стране некоторое спокойствие, но она с каждым днем всё сильнее ощущала жестокую стесненность торговли, конец финансового могущества и опасность, грозившую британской армии в том случае, если Наполеон направит против нее решающее усилие. Положение торговли ничуть не улучшилось. В доках и на запрудивших Темзу кораблях скопились огромные запасы сахара, кофе, хлопка и так и не вывезенных промышленных товаров. Непрерывное падение обменного курса приостанавливалось только посредством незаконного вывоза наличных денег. Случившийся в 1812 году неурожай свирепствовал и в Англии. Последний штрих к картине бедствия добавляли толпы рабочих, которые разбивали станки, требовали хлеба и порой расправлялись с фабрикантами.
Правда, славную Англию вознаграждали за страдания сто военных кораблей и двести фрегатов под победоносным флагом, немногочисленная, но доблестная сухопутная армия с благоразумным командующим и единственное в Европе правительство, не уступавшее деспотической воле Наполеона. Но все разумные люди признавали, что такое положение таит большие
