опасности, и если Наполеон станет несколько осмотрительнее и последовательнее и на год-два продлит континентальную блокаду, то доведет торговлю и финансы Англии до последней крайности и даже завершит бесконечную Испанскую войну, сбросив в море лорда Веллингтона вместе с его доблестной армией. Вот что все смутно чувствовали и каждый выражал присущим ему языком. Но и Англия и Франция так долго катились по накатанной колее войны, что сойти с нее уже не могли.
Следует признать, что наибольшую часть нации удерживали в состоянии войны достойные чувства, хоть и с примесью корысти: то были сочувствие к испанским повстанцам и желание помешать Наполеону утвердить свое господство на Иберийском полуострове. Если бы Наполеон решил отказаться от Испании или освободил Англию от обязательств в отношении испанцев решающей победой на полуострове, она тотчас приняла бы мир вместе с громадными территориальными приобретениями для Франции. Только два человека в Англии выказывали бесповоротную решимость – Персиваль и Веллингтон. Первый – ловкий адвокат, наделенный честным сердцем, но узким и непреклонным умом, неприятный своим упрямством даже собственным коллегам, ставший благодаря этому недостатку (или достоинству) главой кабинета, – не хотел уступать, в основном по упорству характера. Веллингтон не хотел ослаблять усилий на Иберийском полуострове ради своей славы, возраставшей с каждым днем, и из глубокой проницательности, позволившей ему заметить в руководстве испанскими делами начало растерянности, – обычный признак близящегося конца непомерной власти. Он говорил, что предвидит близкий конец владычества Наполеона, хоть и не был уверен, что удержится на полуострове. Принц-регент, годом ранее приступивший к управлению государством, чувствовал опасность продолжения войны, но и опасался передавать власть людям, прежде войной не руководившим и даже ее осуждавшим, в ту минуту, когда для благополучного ее завершения требовалось, возможно, проявить лишь немного упорства. Однако неожиданное происшествие, которое наверняка привело бы к перемене власти в Англии в любой другой ситуации, устранило со сцены премьер-министра, павшего жертвой преступления, совершенного по причине личного безумия: [бывший предприниматель] Джон Беллингем застрелил его из пистолета.
Если бы это событие произошло до того, как заговорили о Русской войне, вероятно, оно привело бы к перемене системы. Но Персиваль был убит 11 мая, когда Наполеон двигался к Неману, и война, открывавшая новые перспективы для политики Питта, не позволила менять курс. Вверив иностранные дела лорду Каслри, принц-регент выказал решимость продолжать политику Питта и Персиваля.
Это был первый счастливый шанс, отнятый у Наполеона Русским походом. Предстояло упустить и второй шанс, достойный не меньшего сожаления, шанс, который давала Наполеону война между Англией и Америкой.
Эта война, возможная и вероятная на протяжении года, была, наконец, объявлена. Если Наполеон жестоко попирал интересы держав континента ради подчинения их режиму континентальной блокады, Англия, осуществлявшая деспотию на море, не менее жестоко притесняла морские державы. Если Наполеон, под предлогом закрытия побережья для британской торговли, завладел Голландией, Ольденбургом и ганзейскими городами, Англия, не имея возможности завладеть Океаном, присвоила себе на море не меньшие права, что должно было рано или поздно привести к возмущению народов, заинтересованных в свободе морей.
Этим-то обстоятельством, умей он дожидаться благодеяний времени, и мог бы воспользоваться Наполеон, чтобы обрести новых союзников, подобно тому, как он сам доставлял союзников Англии суровыми мерами континентальной блокады.
Большинство морских держав Старого Света, поглощенных огромной Империей, исчезли. Но по другую сторону Атлантики оставалась держава, недосягаемая для европейских армий, втайне возраставшая и с каждым днем набиравшая силу. То была Америка, настоящий Геракл в колыбели, которому предстояло еще удивить мир, впервые испробовав свою природную силу. Мы помним, какие позиции в отношении Америки заняли Франция и Англия в сфере морского права, поддержанного первой и оспариваемого второй державой, и казалось, обе состязались в ошибках на этом театре, где, напротив, были заинтересованы вести себя правильно. Но поскольку британское правительство даже превзошло в ошибках Наполеона, чаша весов склонилась в пользу последнего и война отвернулась от Франции, повернувшись к Англии, – весьма удачное обстоятельство, если что-то еще могло быть удачным, когда все ресурсы Франции канули в бездну Севера.
Выше мы видели, как Америка, возмущенная распоряжениями тайного совета, была затем почти тотчас возмущена Берлинским и Миланским декретами и как она, одинаково возмущенная обеими тираниями, ответила им актом об отказе в праве свободного захода в гавани[21]. Мы помним также, что после почти двух лет такого режима ей надоело наказывать саму себя ради наказания других, она переменила систему и объявила, что готова вновь вступить в торговые сношения с той из воюющих держав, которая откажется от тиранических притязаний на море.
Наполеон искусно воспользовался случаем и объявил, что с 1 ноября 1810 года отменит действие Берлинского и Миланского декретов в отношении Америки, если она добьется от Англии отзыва распоряжений тайного совета в ее отношении, или же, если не сможет этого добиться, хотя бы заставит Англию уважать свои права, то есть объявит ей войну. Уважая чужое достоинство, с осторожностью, не всегда ему свойственной, Наполеон воздержался от слов «война с Англией», чтобы не диктовать Америке слишком откровенно, что ей надлежит делать, и ограничился общей, но достаточно многозначительной формулировкой.
Поспешив принять его предложение, Америка 2 марта 1811 года объявила, что восстанавливает морские отношения с Францией, но оставляет в силе акт об отказе в праве обоюдного свободного захода в гавани в отношении Англии до тех пор, пока та не отзовет распоряжения тайного совета. При этом известии Британский кабинет, более из самолюбия, нежели ради выгоды, сохранив в силе распоряжения, изменил некоторые их статьи.
Американцы слишком хорошо знали морское право и понимали собственные интересы и потому тотчас указали англичанам на нестерпимость их притязаний и всю иллюзорность изменений, привнесенных в распоряжения совета.
Относительно принудительной вербовки матросов американцы заявляли, что англичане, бесспорно, имеют право преследовать и наказывать английских матросов за дезертирство на своей территории, но не могут делать этого на чужой территории; что в море, принадлежащем всем и никому, защищенное государственным флагом судно является государственной территорией, и это признается всеми народами; что розыск англичанами матросов на американских судах есть факт столь же возмутительный, как преследование английским констеблем в Вашингтоне английского правонарушителя; что права правительств в отношении преступников на чужой территории сводятся к требованию их выдачи, каковая обусловливается взаимными договоренностями, называемыми соглашением о выдаче.
Заявления эти были столь бесспорны, что лорд Каслри и его законники были посрамлены, и Америка объявила бы войну Англии уже в 1811 году, если бы менее значительные, но достаточно досадные строгости Франции не предоставили американским сторонникам британского влияния и слишком усердным борцам за мир правдоподобных аргументов против войны.
Когда в Европе стало известно
