Вильны будут повиноваться ничуть не хуже, чем приказаниям из Тюильри; что армия без его присутствия окончательно распадется, и полный распад армии станет величайшим из бедствий, каким может кончиться кампания. В качестве последнего довода Маре указывал, что присутствие Наполеона во главе своих солдат сдержит Германию и помешает ей наброситься на наши обломки. Ни один из его доводов не тронул Наполеона, а некоторые даже произвели на него впечатление обратное тому, какого ожидал его министр.
Наполеон считал, что армия гораздо ближе к распаду, чем он хотел признаться даже Маре; и потому, находя, что зло уже почти свершилось, он учитывал только опасность положения, в каком окажется с немногочисленными, изнуренными и не способными ни к какому сопротивлению солдатами в четырехстах лье от французской границы и с германцами, весьма склонными к мятежу, за спиной. Наполеон задумывался, что станется с ним и с Империей, если германцам придет в голову простая мысль: помешав ему вернуться во Францию, они смогут уничтожить его власть. Если, сообразив это, они восстанут и перекроют дорогу на Рейн ему и остаткам армии, то всё погибнет и война с его пленением окончится за считанные дни. Даже несколько преувеличивая этот род опасности с живостью воображения, ему свойственной, Наполеон спешил покинуть армию, особенно после того как чудесным образом осуществился переход через Березину. Он опасался, что, когда внезапно станет известно о беспорядочном бегстве армии, о котором еще не знали, все будут так потрясены, что его возвращение окажется невозможным, и тысячи рук попытаются остановить его на обратном пути. Поэтому он и хотел тайно пересечь Польшу на санях и Германию на почтовой карете с четырьмя верными людьми – Коленкуром, Мутоном, Дюроком и Лефевром-Денуэттом – и, прежде чем поразившие его невзгоды станут известны, неожиданно даже для своей жены прибыть в Тюильри. Когда Европа узнает о катастрофе, но одновременно и о его возвращении в Париж, она задумается, прежде чем восставать, и в любом случае найдет его во главе внушительных сил, еще оставшихся в Империи, и дорого заплатит за минутную радость.
Ему нужен был заместитель, и, поразмыслив, Наполеон нашел только одного человека, достаточно преданного и достаточно высокого ранга, чтобы ему повиновались, то был король Неаполя. Евгений был более благоразумен, постоянен и приобрел в эти роковые дни высокое уважение всех честных людей в армии, но он был способен повиноваться Мюрату, а Мюрат никогда не стал бы повиноваться ему. Если говорить о маршалах, то Ней, хоть и покрытый славой, не обладал достаточным авторитетом, а Даву потерял его с тех пор, как Наполеон сам подал сигнал к его поношению.
Оставляя Мюрату Бертье, Наполеон надеялся поместить при нем мудрого и трудолюбивого советника, способного и сдержать его, и восполнить его неведение деталей. К сожалению, начальник штаба был полностью деморализован, а его здоровье – полностью подорвано. Невзгоды, которые ему пришлось вынести, разрушили его тело и глубоко поколебали его рассудок. Бертье хотел уехать вместе с Наполеоном, и понадобились самые жесткие слова, чтобы вынудить его остаться. Он покорился со свойственной ему преданностью, но и с жестокой печалью, ибо редкостное здравомыслие заставляло его предвидеть только новые и еще более ужасные несчастья после отъезда Наполеона.
Вечером 5 декабря в Сморгони Наполеон собрал Мюрата, Евгения, Бертье и маршалов и сообщил о своем решении, которое их удивило и заметно огорчило; но они не осмелились возражать, всё еще страшась своего побежденного повелителя и находя к тому же его доводы весьма основательными, ибо он говорил, что через два месяца приведет к ним 300 тысяч человек подкрепления и что только он сам сможет привлечь во Франции подобные ресурсы. Кроме того, он был ласковее обычного, каждому сказал несколько сердечных слов, даже маршалу Даву, с которым так дурно обошелся во время кампании, и очень старался ласками добиться одобрения, которого боялся не добиться выдвигаемыми доводами. Он даже рискнул смягчить их обвинениями в собственный адрес, сказав, что все совершали ошибки, и он тоже, что он слишком долго оставался в Москве, что соблазнился затянувшейся ясной погодой и желанием мира;
что в действительности причиной их неудач была ранняя и суровая зима; что это скорее беда, чем вина; что нужно быть снисходительными друг к другу, поддерживать и любить друг друга; что скоро он снова появится среди них во главе великолепной армии, а тем временем советует им помогать друг другу и повиноваться Мюрату.
Сказав эти слова, Наполеон обнял всех по очереди, чего с ним никогда не случалось, и, сев в сани вместе с Коленкуром, Дюроком, Мутоном и Лефевром-Денуэттом, отбыл глубокой ночью, оставив своих товарищей покорившимися и почти убежденными, но в глубине души потрясенными и потерявшими надежду.
Отъезд императора следовало держать в величайшей тайне до следующего дня, дабы известие это не опередило его в тех местах, через которые ему предстояло проезжать, соблюдая строжайшее инкогнито. Перед отъездом Наполеон составил 29-й бюллетень, столь знаменитый впоследствии, в котором, впервые заговорив об отступлении, отчасти признавал наши несчастья, абсолютно отрицать которые было уже невозможно, но относил их на счет зимы и облагораживал повествование о своих невзгодах прекрасной и бессмертной картиной перехода через Березину.
Когда на следующий день, 6 декабря, армия узнала об отъезде Наполеона, ошеломление было велико, ибо вместе с ним исчезала последняя надежда. Тем не менее новость не стала сенсацией для людей, способных к размышлению: многие доводы говорили в пользу принятого Наполеоном решения. В массах же чувства настолько притупились, что впечатление было совсем не таким, каким могло стать при других обстоятельствах. И солдаты продолжали машинально брести вперед, желая прийти в Вильну, как месяцем ранее желали прийти в Смоленск. В Вильне надеялись найти продовольствие, недостаток которого, правда, стал меньше давать о себе знать после вступления в Литву, а главное – пристанище, покой и организованные войска, способные остановить преследование русских. Но с каждым днем страдания марша возрастали. После Молодечно мороз стал еще суровее, а температура опустилась до 30 градусов по Реомюру. Лошади погибли почти все; люди тоже сотнями падали на дорогах. Шли, прижавшись друг к другу, вооруженными или безоружными группами, в молчаливом оцепенении, в глубокой печали, не говоря ни слова, ни на что не обращая внимания, следуя друг за другом и за авангардом. Холод, воздействуя на самых слабых, сначала лишал их зрения, потом слуха, вскоре – сознания, а затем, в минуту смерти, – сил двигаться. Тогда люди падали на дорогу, и идущие следом попирали их ногами, будто неизвестные трупы. Самые сильные сегодня становились самыми слабыми завтра, и каждый день уносил множество новых жизней.
Наполеон