губернии, а не по столице. Так оно и случилось.
На другой день, рано утром, перед тем, как я выехал в обратный путь из Спалы, мне подали телеграмму от самого Гучкова, извещающую, что он не прошел в Думу и отказывается вовсе от политической деятельности. Я не видел больше государя и передал телеграмму барону Фредериксу для доклада государю и уехал из Спалы.
По возвращении моем в Петербург я доложил подробно о моем докладе государю в Совете министров и остановился преимущественно на вопросе о военных расходах и, обращаясь к Сухомлинову, сказал ему открыто, что я надеюсь, что теперь прекратятся его постоянные жалобы на недостаточность ассигнований на дело обороны, и огласил при этом ведомость неизрасходованных сумм из прежних ассигнований.
Меня решительно поддержал государственный контролер, который — помню хорошо это заседание — удивил всех решительностью своего тона, своих объяснений и совершенно неожиданным резким выступлением против бессистемности действий Военного министерства. Покойный Харитонов развивал ту же мысль, что помимо несправедливости постоянных жалоб генерала Сухомлинова на Министерство финансов особенно важно, чтобы теперь, при начале деятельности новой Государственной думы, Военное министерство не давало поводов к столкновениям правительства с Думою, и для этого есть только одно средство — держаться рамок ассигнованных кредитов, прекратить усвоенную им систему постоянно требовать добавочных кредитов по 17-й ст. Сметных правил (т. е. помимо Думы) и видеть свое благополучие не в том, чтобы требовать с казны все больше и больше, а в том, чтобы быстрее исполнить заказы и не оставлять армию без необходимого снаряжения при огромных неизрасходованных кредитах.
Сухомлинов, по обыкновению, произносил какие-то неопределенные слова, и все поняли только одно: что и он вполне удовлетворен размером ассигнованных по сметам кредитов, на которых «не отразилась на этот раз (по его словам) чрезмерная уступчивость генерала Поливанова».
Через очень короткое время государь вернулся со всей семьей в Царское Село. На мой письменный запрос о состоянии здоровья наследника и о времени моего ближайшего доклада я получил ответ в самых милостивых выражениях с предложением приехать в обычное время в пятницу и с припискою, что мои доклады всегда доставляют ему большое удовольствие.
Прошло всего 2–3 дня, и, неожиданно для всего Совета, 28 октября (я тогда же отметил у себя это число в связи с последующими инцидентами) военный министр поднес мне, что называется, сюрприз. Очевидно забывая о том, что говорилось всего менее недели назад в заседании Совета, не предупредив меня ни одним словом, он прислал мне экстренное требование об отпуске в его распоряжение, в связи с событиями на Балканах, кредита в 63 миллиона рублей, на усиление нашей обороны на австрийском фронте. Он сослался при этом на старый закон, отмененный в связи с новыми правилами, и заявил, что поступает так по повелению государя, вполне одобрившего его предложение. Меня удивило, конечно, не само несообразное требование военного министра, — к этому я давно был приучен, — а то, что всего накануне я имел подробный доклад у государя, вопросы военного характера занимали в наших объяснениях немалое место, и государь не обмолвился мне ни одним словом о новом требовании генерала Сухомлинова.
Я созвал немедленно Совет министров на 30 октября и написал собственноручно государю, что не имею права исполнить требование военного министра, как противоречащее закону, что всякие отпуски денег по всеподданнейшим докладам теперь более недопустимы и что только Совет министров, а не единолично какой-либо министр имеет право представить государю свое заключение об отпуске кредита (по ст. 17) с последующим утверждением отпуска Государственной думой. Мой доклад вернулся с такою собственноручною пометкою:
«Теперь не время останавливаться на таких формальностях. Я жду во всяком случае мемории Совета не позже 1 ноября. Деньги должны быть отпущены».
Положение Совета было крайне трудное. Сухомлинов, как всегда, невинно улыбался и на все резкие замечания, исходившие даже от лиц, никогда или чрезвычайно редко поддерживавших меня, как Щегловитов, Рухлов и Кривошеин, он отвечал только, что ввиду опасности войны нельзя останавливаться перед «юридическими тонкостями».
Разбор его требований, сделанный мною наспех, выяснил, что из 63 миллионов рублей не менее 13 миллионов уже занесены в сметы и не могут требовать вторичного ассигнования — этого генерал Сухомлинов просто не знал, а, устыженный Харитоновым, наивно заметил: «Ну, значит, их можно исключить».
Оказалось затем, что из остальных 50 миллионов только около 20 требуют спешного отпуска, а более 30 потребуется в середине 1913 года или даже значительно позже. Наконец выяснилось, что, готовясь к усилению нашего австрийского фронта, Военное министерство без всякого смущения предполагает дать весьма значительный заказ австрийским же заводам, и в частности близкому к правительству заводу «Шкода».
При других условиях такое дело могло разгореться в крупный скандал, но всему Совету было ясно, что часть требований должна быть исполнена, и пришлось составить заключение в этом смысле, испрашивая у государя разрешение на отпуск теперь же 20 миллионов, а остальных — по мере наступления сроков платежей. Я настоял на том, чтобы в заключение Совета было помещено мое заявление, что все эти требования об ассигновании денег в таком спешном порядке совершенно излишни, что военному министру следует просто дать полномочия делать все необходимые заказы, а кредит должен быть испрошен через Думу и Государственный совет по мере исполнения заказов, и что все отпущенные в таком спешном порядке суммы останутся просто неизрасходованными. Сухомлинов внес свои заявления в противоположном смысле, и мемория Совета была представлена государю 31 октября, за день до назначенного срока.
Деньги, разумеется, были отпущены — и мое пророчество сбылось. Я был уволен через 14 месяцев — 30 января 1914 года, и к моменту моего увольнения из всего отпущенного в таком невероятном порядке кредита израсходовано было всего 3 миллиона рублей. Стоило ли городить огород!
Государь, очевидно, искренно думал, что он поддерживает армию, удовлетворяя требования военного министра, и не имел возможности вникнуть во всю их неосновательность.
Когда несколько дней спустя я был у него с моим очередным докладом, он совершенно искренно и просто сказал мне, что, прочитав меморию Совета, он находит, что лучше дать деньги, чем отказывать в них, хотя очевидно, что их опять не сумеют издержать вовремя, но важно
