Сейчас она приоткрыла створку окна. Посмотрев на карету, чиркнув кресалом, женщина
затянулась сигаркой. «Все будет хорошо, - сказала себе Эстер. «До Ньюпорта мы дней пять ехать
будем. В карете все равно говорить придется, Натан сейчас Мишну читает, из-за траура, пусть
Батшева его послушает. Он к ней привыкнет. Потом, в Ньюпорте, все само собой сложится».
Эстер, улыбаясь, стала загибать пальцы: «В феврале дитя на свет появится, - посчитала она.
«Потом весна, Песах, все расцветет…, Будем сидеть в саду, на солнышке. Следующим годом пусть
опять рожает. Сестры ее плодовитые, и она такая же, наверняка».
Эстер помахала сыну, что вошел в кованую калитку : «Форма ему идет. Как Хаиму. Господи, -
женщина вздохнула, - думала ли я, что и второго мужа переживу. Дай Меиру покой в присутствии
Своем, прошу тебя».
Она потушила сигарку. Оглядев изящную, пахнущую лавандой спальню, полюбовавшись своим
отражением в зеркале, Эстер надела черный капор. Женщина заперла дверь спальни.
Постучавшись к невестке, она велела: «Пора».
Ньюпорт
Среди зеленой травы кладбища было вырыто две ямы. Эстер наклонилась и погладила серую,
надгробную плиту: «Это мой первый муж. Меира брат старший. Мы всего день и женаты были, а
потом его Кинтейл в плен захватил, искалечил…, Он на моих руках умер». Женщина посмотрела
куда-то вдаль, на яркое, летнее небо: «Тогда осень была, деревья все золотые стояли. Дэниел
приехал, миссис Франклин Констанцу привезла. Господи, кто бы мог подумать…, А ведь Дэниел не
убил Кинтейла, обещал, клялся, а так на запад и не поехал. Вместо этого в Париж отправился. Не
любил он Мирьям, чтобы он там ни говорил. И меня не любил. Только себя, одного».
Белое здание синагоги стояло в отдалении. Батшева, увидев траурную процессию, робко
заметила: «В Иерусалиме, женщины на похороны не ходят, только мужчины. Даже когда мама
наша умерла, меня и сестер не пустили туда».
Эстер качнула черной, шелковой шляпой, и заправила за ухо полуседую прядь: «Когда я умру,
надеюсь, ты ко мне на похороны придешь. Я все же бабушка детям твоим буду. Здесь встанем, -
она взяла Батшеву за руку.
В экипаже, по дороге в Ньюпорт, девушка молчала, слушая, как Натан вслух читает Мишну.
Свекровь и ее сын говорили о политике, о будущей войне. Батшева, положив руки на колени,
иногда посматривала на будущего мужа. Он был похож на покойного свекра - больше, чем Хаим.
Девушка подумала: «У него глаза, как у дяди Меира. Добрые. Господи, но ведь это, же всю жизнь
его обманывать. Хотя он никогда не узнает, а потом я от него детей рожу, обязательно. И он
хороший, добрый человек, тетя Эстер права».
В Ньюпорте они остановились у местного раввина. Им предоставили целый гостевой дом, с
отдельным входом. Батшева, увидев чернокожую служанку, шепотом спросила у Эстер: «Здесь
тоже рабы, как в Вашингтоне?»
Эстер улыбнулась: «Нет, Род-Айленд свободный штат, уже почти тридцать лет». Она повела рукой в
воздухе: «Поверь мне, скоро этого позора не будет во всей Америке. Меня ведь тоже, - женщина
сняла шляпу перед зеркалом и взяла гребень слоновой кости, - на аукционе продавали, в
Чарльстоне, вместе с Констанцей покойной. Мы с ней тогда в бараках пожили, я видела, что такое
рабство, изнутри. Да и Констанца потом на юг ездила, репортажи оттуда писала».
Батшева замялась: «В Торе сказано, чтобы рабов не было. Как же тогда евреи, на юге…»
-Рабов держат, - кисло заметила Эстер, расчесывая полуседые волосы. «В нашей семье никогда
такого не было, и не будет. Это я тебе обещаю». Она вздохнула: «На юге тоже есть достойные
люди. Миссис Сальвадор, у которой я жила, как меня Хаим выкупил. Дай мне эссенцию
ароматическую, - велела Эстер, - приведи себя в порядок, и пойдем. Мы сегодня у раввина
обедаем».
Их комнаты были рядом. Батшева, проходя по коридору, покосилась на дверь Натана: «Приду к
нему, поплачу, он меня утешит, и все. Все просто».
Эстер слушала красивый голос раввина, потом гробы стали опускать вниз. Она, наклонившись,
взяв горсть земли, бросила ее в ямы - сына и мужа. Натан читал кадиш. Эстер напомнила себе, что
после осенних праздников надо приехать в Ньюпорт и поставить памятники. «Перед Новым Годом,
в начале сентября, хупу сделаем, - Эстер отряхнула черные, брюссельского кружева перчатки, от
комочков земли. «Можно и здесь, в Ньюпорте, все равно сюда возвращаться».
Невестка стояла, опустив голову. Эстер увидела слезы на ее глазах. «Не плачь, я же тебе говорила, -
шепнула она девушке». Эстер прикоснулась к рукаву ее траурного платья: «Пойдем».
-У нас тоже так делают, - вздохнула Батшева, глядя на мужчин, что выстроились в два ряда. «Тетя
Эстер, а ваши родители, где похоронены?»
-Мать в Амстердаме, на нашем участке семейном, - свекровь сняла перчатки. Вытянув руки над
медным тазом, Эстер велела: «Полей мне».
-А отец, - продолжила женщина, - в Ливорно. Там эпидемия чумы была, он поехал в Италию, с
другими врачами, заразился и умер.
Она вытерла руки и подождала невестку: «А Иосиф? А Давид? Война же. Хотя в России, евреи
живут, Иосиф писал мне. Ханеле как раз на границе там где-то. Есть у них еврейские кладбища,
похоронят, хотя упаси нас, Господи, от такого. У Давида сыночку два года всего лишь. Хорошо, что
Натан юрист. Это даже безопасней, чем врачом быть».
Вечером, после похорон, они долго сидели в гостиной. Эстер читала Псалмы, Батшева вышивала.
Свекровь, в память покойного мужа и сына, заказала писцу в Нью-Йорке свиток Торы, и велела
невестке начать для него мантию. Натан, разложив на столе, свои папки, работал, вдыхая запах
фиалок. Девушка сидела у камина, совсем близко. Он видел белокурые завитки волос на стройной
шее, охваченной черным воротником платья.
Потом Эстер захлопнула Псалмы: «Спокойной ночи, дорогие. После Шабата домой поедем».
Она поцеловала Натана в каштановый, прикрытый черной, бархатной кипой, затылок, и вышла.
Перо скрипело, он погрузился в свои записи. Департамент военной юстиции, хоть и был
организован еще во время войны за независимость, но в мирное время почти не функционировал.
Натан пробормотал: «Устав армии, что дядя Дэниел переводил, конечно, устарел. Шесть лет назад
Конгресс принял расширенную редакцию, но все равно кое-что, - он стал быстро писать, - и туда не
вошло. Не будем проводить их через Конгресс, времени нет. Пусть Мэдисон издаст отдельное
распоряжение…»
Он сначала и не услышал сдавленные рыдания. Потом, вздрогнув, отложив перо, мужчина поднял
голову. Ее плечи тряслись, и она плакала - тихо, горестно, как ребенок.
-Кузина! - испугался Натан. «Кузина, милая, не надо, я прошу вас…, Хотите, я вам капли принесу,
матушка взяла их…»
-Спасибо, - она покачала головой. «Спасибо, кузен Натан, простите, я сама не знаю…- Батшева
вытерла заплаканные, большие глаза, цвета каштана и попросила: «Посидите со мной,
пожалуйста. Так…одиноко».
-Мне тоже, - Натан присел в кресло, что стояло рядом. «Я…я очень любил отца, кузина…- он
почувствовал слезы у себя на глазах: «Папа…Господи, я ведь его больше никогда не увижу. Папа,
милый…».
От нее пахло цветами, - свежий, чуть тревожный запах. Батшева, отложив вышивание,
прошептала: «Я ведь рано сиротой осталась, кузен Натан, в восемь лет, как мама умерла. Потом
Рахели уехала, Малка замуж вышла, и мы с папой вдвоем жили. Дядя Меир, он ведь тоже добрый
был, как папа мой. Господи, как мне вас жалко, кузен Натан, как хочется утешить вас…- за окном
была белесая, ранняя, летняя ночь, в приоткрытую створку окна были видны еще неяркие, слабые
звезды.
Она всхлипнула. Придвинувшись ближе, Батшева взяла его за руку. У нее были нежные, слабые
пальцы.
-Как у ребенка, - подумал Натан. «У мамы не такие - они у нее сильные, ловкие, жесткие.
Батшева…она же вся, как цветок, такая же хрупкая. Господи, ее ведь освободить придется, куда
она пойдет, кто о ней позаботится…».
Ее голова лежала у Натана на плече, он целовал мягкие губы, Батшева оказалась у него на коленях,
- она была легкая, невесомая. Натан обнимал ее, что-то шепча, и еще успел подумать: «Мама спит,
она устала. Ничего не услышит. Господи, что я делаю, это грех, мы оба в трауре, надо подождать,
как положено…, - но Батшева прижималась к нему, его рука уже гладила скрытую траурным
платьем грудь. Натан сказал себе: «Один раз. Нам обоим будет лучше. Я предложу ей выйти за
меня замуж, и все. Поступлю, как порядочный человек».
Эстер не спала. Она рассеянно перелистывала страницы «Медицинского журнала Новой Англии».
