судьбу наших отцов?
— Никто не знает будущего, — ответил Томас. — Даже монахи с их пророчествами. Ты сам решай конечно. Но мне кажется, что если ты не пойдешь, то сойдешь с ума.
Три дня прошло с той страшной ссоры. Тим не решался заходить в кузницу, но расстались они так плохо, что перед отъездом он всё же хотел хотя бы попрощаться. Медведь сообщил, что перевал уже очистился и скоро они уже выдвигаются в путь.
По дороге к кузнице он встретил Хорина. Шахтёр тащил тележку с углём и, увидев Тима, остановился.
— А, южанин, — мрачно приветствовал он. — Решил перед отъездом попрощаться?
— Да, — кивнул Тим. — Хочу извиниться перед Карой. Мы… поссорились.
— Знаю я вашу ссору, — проворчал Хорин. — Вся деревня слышала. Несколько дней тишина в кузнице стояла, только молотки позвякивали. А потом она вообще ушла.
— Ушла? — встревожился Тим.
— В шахту, — пояснил шахтёр. — Третий день туда таскается. То ли с ума сошла, то ли за отцом своим решила повторить.
— Что она там делает? — нахмурился Тим.
Хорин пожал плечами:
— Копается в старых штреках, где драконья крови. Чертежи какие-то рисует, образцы пытается взять. Мы её не трогаем — она, когда злая, страшнее варваров.
Тим поёжился, представив Кару с молотом, мечущую громы и молнии.
— Может, сейчас не лучшее время для извинений? — с сомнением пробормотал он.
— Ты ж её лучше знаешь, — Хорин поправил на плече мешок с инструментами. — Но на твоём месте я бы подождал. Пусть остынет.
Тим кивнул, но всё же направился к кузнице. Даже если он не застанет Кару, хотя бы оставит записку. Сказать, что он сожалеет о ссоре, что поступил глупо. Это лучше, чем ничего.
Кузница оказалась пуста и холодна. Подув на угли в горне, Тим убедился, что огонь не разжигали со вчерашнего дня. Наковальня была начищена до блеска, инструменты аккуратно развешаны на стенах. Ни пыли, ни мусора — Кара явно навела порядок, прежде чем уйти.
Тим огляделся в поисках бумаги и угля для записки. На верстаке лежали какие-то свитки и чертежи, покрытые загадочными символами. Он узнал северные руны, похожие на те, что видел в родной деревне. Рядом стояла маленькая шкатулка с образцами разных металлов — от обычного железа до непонятных сплавов, которые переливались странным цветом.
Рука сама потянулась к одному из них — серебристому куску с красноватыми прожилками. Драконья кровь. Он был удивительно лёгок для своего размера и совершенно холоден на ощупь, даже когда Тим подержал его в ладони несколько минут.
Отложив образец, он нашёл лист и уголь. Что написать? Извинения казались такими бледными по сравнению с тем, что он на самом деле чувствовал. После долгих раздумий он нацарапал:
"Кара, Прости за всё, что я сказал. Ты не трусиха, ты самый смелый человек, которого я встречал. Ты держишь на своих плечах целую деревню, и это настоящее мужество. Я был неправ.
Я всё ещё должен идти. Но обещаю, что буду осторожен. И если смогу, вернусь. Тим."
Он положил записку на видное место и вышел из кузницы. На душе стало немного легче, хотя осадок от ссоры никуда не делся.
В день отъезда они с Томасом и Медведем собрались у ворот деревни на рассвете. Снег слепил глаза, но погода стояла ясная — идеально для путешествия через перевал.
— Готов? — спросил Томас, проверяя поклажу в последний раз.
— Готов, — кивнул Тим, хотя в груди что-то тянуло, словно невидимая нить связывала его с этим местом.
— Эй, южанин! — громкий голос разрезал морозный воздух. К ним спешил Хорин, держа в руках что-то, завёрнутое в грубую ткань.
— Чуть не проспал, — пропыхтел он, подбегая. — Велела передать перед самым отъездом. Прям вот когда к воротам подойдете.
Он протянул свёрток Тиму.
— Что это? — спросил Тим, разворачивая ткань.
Сверток оказался тяжёлым. Внутри лежал шлем его отца — тот самый, с глубокой вмятиной от драконьего удара. Только теперь вмятины не было. Металл сиял, как новый, невероятно гладкий и прочный на вид. На месте, где раньше зияла вмятина, виднелся тонкий узор — северные руны.
— Как… — прошептал Тим, поражённый до глубины души.
— Три ночи не спала, — буркнул Хорин. — Сказала, что нашла способ работать с маленькими кусочками драконьей крови. С теми что ещё от отца остались. Что-то там про холодную ковку. Я в этом не разбираюсь.
Под шлемом лежала записка, нацарапанная на обороте одного из чертежей:
"Ненавижу мечтателей. Но если уж ты решил стать одним из них, то пусть хотя бы голова будет защищена. Драконья кровь не расплавится даже в настоящем драконьем пламени. Её вообще кажется ничего не берет. Я не жду, что ты вернёшься. Но если вдруг, то кузница будет на месте. К."
Тим стоял, бережно держа шлем, и не мог найти слов. Он оглянулся на деревню, ища глазами знакомую фигуру, но Кары нигде не было видно.
— Она не придёт, — словно прочитав его мысли, сказал Хорин. — Слишком гордая.
Томас тронул Тима за плечо: — Нам пора.
Тим кивнул, осторожно упаковал шлем и закрепил его на поясе. Ворота деревни медленно открылись, открывая дорогу к перевалу — белую ленту, уходящую вверх по горному склону.
— Спасибо, — сказал он Хорину. — Передай ей…
Он запнулся, не зная, что именно передать. Как выразить всё то, что бурлило в груди?
— Передай, что я… — снова начал он.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Хорин. — Сам ей всё скажешь, когда вернёшься.
Улыбнувшись, Тим надел шлем. Удивительно — металл, который в руках всегда был холодным, сейчас, несмотря на мороз, казался тёплым, словно хранил тепло кузницы. В этот момент Тим ощутил странную уверенность: он вернётся. Обязательно.
— Идём, — сказал он товарищам. — Север ждёт.
Перевал встретил их яростным ветром, вздымающим снежные вихри. Но под защитой нового шлема Тим чувствовал себя неуязвимым. Где-то впереди, за склонами гор, его ждала судьба.
Часть 2. Север
Глава 11. Перевал
Север — настоящее кладбище для мечтателей. Так сказала одна умная не по годам девушка-кузнец из горной деревни.
Старики, в отличии от нее, живущие на этом самом севере, потягивая свой табак у костров в своих деревнях, говорили что кладбище, это дорога через горы. Дорога забытых. Дорога которая превращает мальчиков в мужчин, мужчин в стариков, а стариков оставляет у себя навсегда. Для одной только ей ведомой цели.
Время здесь текло иначе. Тим заметил это на второй день подъёма, когда мышцы ног превратились в камень, а воздух стал настолько разреженным, что каждый вдох казался победой. Победой над чем? Над самой горой, конечно.
